26. И спросил он у них: «Если человек сказал Богу, что он больше всего на свете хочет помогать страждущему миру, любой ценой, и Бог ответил, и сказал ему, что он должен делать, следует ли человеку делать так, как ему сказано?»

27. «Конечно, Учитель! – закричали они. – Для него должно быть радостью испытывать даже муки ада, если Бог просит этого!»

28. «Не важно, каковы эти муки и насколько сложна задача?»

29. «Честь быть повешенным или быть распятым на дереве и сожженным, если это то, о чем попросил Господь!» – сказали они.

30. «А что бы вы сделали, – сказал Учитель, – если бы Бог заговорил с каждым из вас и прямо сказал вам: «Я повелеваю, чтобы ты был счастлив в мире, пока ты жив!» Что бы вы сделали тогда?»

31. И молчала толпа, и ни голоса, ни звука не было слышно в холмах и долине, где они стояли.

32. И сказал тогда Учитель в тишине: «На тропе нашего счастья найдем мы знание, ради которого мы избрали эту жизнь. Вот что я узнал в этот день, и я выбираю покинуть вас, и теперь вы пойдете своим собственным путем, какой вам нравится».

33. И он ушел своей дорогой сквозь толпу и оставил их, и вернулся к повседневному миру людей и машин.

Была середина лета, когда случай свел меня с Дональдом Шимодой. За четыре года полетов мне ни разу не встретился ни один пилот, который делал бы то же самое, что и я: летал вместе с ветром с места на место на стареньком биплане и катал народ – три доллара за десять минут полета. Но однажды, пролетая к северу от Ферриса, штат Иллинойс, я глянул вниз из открытой кабины своего Флита, и, поверите ли, он был там, старый Тревл Эйр-4000, весь белый-и-золотой на изумрудно-лимонном огороженном поле.

Мне нравится моя свободная жизнь, но иногда бывает и одиноко. Я увидел биплан внизу, несколько минут подумал и решил, что не будет ничего плохого, если я ненадолго к нему присоединюсь. Убрав газ до малых оборотов, руль высоты до отказа вниз, мы – Флит и я – в широком развороте стали снижаться. Негромко и ласково, словно ветер в качающихся проводах, затянул мотор свое медленное «пок-пок», замедляя вращение пропеллера. Я сдвинул защитные очки на лоб, чтобы лучше видеть, куда садиться. Зеленые джунгли кукурузы со свистом проносились подо мной, мелькнул забор, а затем, насколько я мог видеть, недавно скошенное поле. Я выровнялся, затем тихо зашуршала земля под колесами – медленнее, медленнее, наконец быстрые выхлопы двигателя, и Флит остановился рядом с другим самолетом. Я выключил зажигание. Послышалось тихое «клак-клак», пропеллер замер, и наступила тишина июльского дня.

Пилот Тревл Эйра сидел в траве, прислонясь к левому колесу своего самолета, и наблюдал за мной. С полминуты я тоже молчал, дивясь тайне его спокойствия. Я бы лично не был бы таким невозмутимым и не сидел бы так, наблюдая, как рядом со мной приземляется другой самолет, всего в десяти ярдах. Я кивнул ему. Он мне понравился, сам не знаю почему.

– Ты выглядишь одиноким, – сказал я ему издали.

– Ты тоже.

– Не хочу мешать тебе. Если меня слишком много, полечу дальше.

– Нет, я ждал тебя.

Я улыбнулся на это:

– Прости, что опоздал.

– Ничего.

Я стянул шлем и очки, вылез из кабины и спрыгнул на землю. После пары-другой часов в кабине моего Флита это всегда приятно.

– Надеюсь, ты не откажешься от ветчины и сыра, – сказал он, – хлеб с ветчиной и сыром, а может, и с муравьем.

Никаких рукопожатий, никаких церемоний знакомства.

Он не выглядел слишком крепким. Волосы до плеч, чернее, чем резина на колесе, к которому он прислонился. Глаза темные, как у ястреба. Хорошо, когда такие глаза у друга, но у любого другого они заставили бы вас чувствовать себя очень неуютно. Он вполне мог бы быть мастером каратэ, собирающимся продемонстрировать свое жестокое и бесшумное искусство.