Встретив своего товарища рангом ниже, который задолжал ему сто динариев, он хватает его за горло и требует немедленной выплаты долга. Лежа на земле, его сослуживец умоляюще произносит те же слова, с которыми тот раб обратился к царю: «Потерпи на мне, и все отдам тебе». Это не так уж и сложно, если речь идет о такой скромной сумме. Слушающие притчу ждут, что он прощенный пожалеет своего должника: ему самому только что простили долг в сто миллионов динариев, так как же теперь не простить своего приятеля? Однако этого не происходит, и он, не испытывая ни малейшей жалости, сажает своего товарища в тюрьму. Нетрудно догадаться, как реагируют на это те, кто слушают Иисуса: «Так нельзя. Несправедливо так себя вести, зная, что ты жив только благодаря прощению царя».

То же самое почувствовали и свидетели произошедшего. Недоумевая по поводу случившегося, они обратились за помощью к царю. Его реакция ужасающа: «Злой раб! Не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и я помиловал тебя?». Разгневавшись, он лишает его своего прощения, снова требует вернуть долг и отдает его в руки палачей до тех пор, пока тот не заплатит все, что должен. Теперь ему суждено уже не рабство, а бесконечные мучения^>76.

Притча с таким многообещающим началом, как щедрое прощение царя, закончилась так жестоко, что не могла вызвать ничего иного, кроме смятения. Все кончается плохо. Благородный жест царя не смог исправить вековые притеснения: его подданные продолжают быть жестокими. Сам царь остается заложником собственной системы. В какой-то момент он, казалось, мог положить начало новой эре прощения, установить новый порядок вещей, вдохновленный состраданием. В итоге, милосердие снова не у дел. Ни царь, ни слуга, ни его товарищи не слышат призыва к прощению.

Товарищи попросили у царя восстановления справедливости в случае со слугой, который не умел прощать. Но если царь перестает быть милосердным, не подвергнутся ли все опасности снова? В финале соратники поступают так же, как и бессердечный слуга: они не простили его и попросили у царя наказания. Однако, если милосердие оставляют в стороне и просят возобновить строгий суд, не вступление ли это в зловещий мир тьмы? Разве не прав Иисус? Не есть ли Бог милосердия лучшей вестью, которую мы только можем услышать? Быть милосердными, как небесный Отец, – разве это не то единственное, что может освободить нас от черствости и жестокости? Притча стала для слушателей «ловушкой». Вероятно, все были согласны с тем, что прощенный царем слуга «должен был» простить своего товарища; это было бы «естественным», наименьшим, что можно было от него потребовать. Но ведь если все люди живут прощением и милосердием Божьим, не нужно ли ввести новый порядок вещей, при котором сочувствие уже не будет исключением или жестом, достойным восхищения, а станет естественным требованием? Не будет ли это практическим выражением принятия и распространения Его Царства среди Его сыновей и дочерей?