– Получается, выхода нет? – скривился Пётр. – Может, восстание поднять? Толпой наброситься?

– Восстание вообще гиблое дело: думаю, мало, кто подпишется на такое. Это меня Лобстер собрался сгноить пожизненно, а большинство здесь на конкретный срок – кто же будет жизнью рисковать? Вы, кстати, тоже, как сами сказали, попали сюда не навсегда.

– Ну, я-то, положим, рискну, – ответил Домашников. – Под бандитами жить не хочется, а терять мне нечего.

– Тебе – да, а ему? – Александр кивнул на Исмагилова. – У него в деревне жена и дети.

– Ну, я, положим, тоже рискнул бы, если продуманно всё сделать, – ухмыльнулся Федя. – Местные охранники всё равно не знают, откуда я: арестовывали меня совсем другие, документов при мне не было. Не найдут! А, вот, если ты потом собираешься с помощью военных из Тюбука очистить местность от этих сволочей…

– Собираюсь! – передразнил Гончаров. – Пока я туда не добрался.

– А я всё равно готов!

– Смотри, – с сомнением покачал головой майор. – Но только, даже если среди здешнего народа нет лобстеровских стукачей, и даже если большинство согласится к нам примкнуть, всё равно те, кто просто не захочет получать пулю в лоб, могут нас банально заложить. Нет, восстание – самый крайний вариант.

– Ну, так и что делать? – скривил губу Пётр.

– Выход бывает всегда, или почти всегда, самое главное – терпение. Чуть присмотреться пока надо. Понимаю, – предупредил Гончаров, видя, что Домашников хочет что-то возразить, – если мы сильно вымотаемся, нам и бежать-то будет тяжело. Но спешка – глупое дело, Подождём ещё немного, а вы не слишком надрывайтесь, делайте вид, что усердно работаете, а сами используйте любую минуту для отдыха. Например, хотя бы идите назад с носилками чуть помедленнее. А теперь давайте спать: утро, как говорится, вечера мудренее.

Два дня ничего не менялось. По заведённому распорядку следовал ранний подъём, скудный завтрак и работа под жарким солнцем, которое, казалось, нарочно вздумало палить столь нещадно.

Майор уже изучил, казалось, каждый метр поверхности по пути, которым их водили к Яме, с закрытыми глазами помнил расположение вагончиков с охраной относительно пакгауза, где держали пленников, мог оценить расстояние до укрытий на местности в каждую сторону, но никакого удобного случая осуществить задуманный побег не подворачивалось.

Фёдор и особенно Пётр заметно приуныли. Гончаров, как мог, старался поддерживать дух товарищей, но сам прекрасно понимал, что ещё неделька работ в подобных условиях – и даже при возникновении подходящей ситуации бежать не будет сил, ни физических, ни моральных.

На четвёртый день их каторги на Яму доставили новую партию заключённых, причём, сразу достаточно большую – пятнадцать человек. Прежних невольников как раз вели на работы, и новеньких, не кормя завтраком, сразу втолкнули в общую колонну. Александр, оказавшись рядом с пожилым человеком, слегка напоминавшим ему Альберта Эйнштейна на виденных когда-то фото, спросил, как тот попал в невольники.

– Боже мой, молодой человек, – Вместо ответа мужчина вскинул глаза к небу, – меня удивляет, что здесь вообще все пока не оказались.

Гончаров усмехнулся.

– А я вас знаю – вы же Гончаров, вы из предыдущего правительства, – продолжал мужчина и, склонив голову, представился: – Альтшуллер, Семён Ефимович, в прошлом режиссёр-документалист местной киностудии.

Майор доброжелательно кивнул:

– Очень приятно, Семён Ефимович. Можете звать меня просто Саша.

– Вы знаете, в чём ваша ошибка? – продолжал Альтшуллер так, словно они прервали некий спор минуты три тому назад. – Ошибка вашего правительства, разумеется! Слишком рано успокоились. Наркоторговцев приструнили – и успокоились. Вы демократии захотели? Сейчас и здесь? Но основы-то для демократии уже нет!