Монсеньор, приведённые мной ответы этого негодяя, за чью погибшую душу я как истинный пастырь собираюсь молиться, истово и неустанно, показывают, насколько глубоко в сознание варваров проникла скверна и какие нечеловеческие усилия, какое подвижничество и какая самоотверженность требуются здесь от каждого из нас. Но все наши усилия будут тщетны, если Святой Престол не увеличит втрое жалованье местным священникам, не выделит необходимые средства на возведение храмов и открытие новых приходов, а также на содержание нескольких вооружённых отрядов Слуг Господа. Война приближается к победному концу, а значит, скоро у славных воинов цезаря Конста останется лишь жалованье по нормам мирного времени, а военной добычи не будет совсем. Здешний прокуратор обещал нам помощь и поддержку, но Вам, монсеньор, не хуже меня известно, что Тит Гальба отличается крайней скупостью, если дело не касается помпезных зрелищ, блуда и обжорства. Уверяю Вас, опасность, исходящая от местных магов, которых ещё не настигла десница Священного Дознания, может угрожать не только окраинам империи, она может докатиться и до самого Вечного Города, поскольку искушения не знают границ, а человек слаб.

Судьба так и норовит завести нас туда, куда мы сами ни за что не догадались бы свернуть.

Джон Пери, карточный шулер.

Из последнего слова на суде в Камелоте 1 апреля 2777 года от основания Ромы, где он был приговорён к пожизненному заключению.

– Пошла! – Охранник толкнул её в спину прикладом, захлопнул дверь барака, и снаружи донёсся надрывный скрежет засова.

Теперь она была почти рада, что наконец-то кончилась эта асфальтовая дорожка, покрытая густой паутиной трещин, освещённая редкими синеватыми фонарями, запутавшимися в обрубках голых ветвей лип, торчащих по обочинам стройными рядами. Ей стало немного спокойнее на душе, оттого что она оказалось здесь, где нет пронизывающего ледяного ветра, откуда не видно, как холодные лучи прожекторов, пробиваясь сквозь мелкую снежную крупу, медленно ощупывают каждый аршин пространства между бараками и проволочным ограждением.

За одно мгновение жизнь вывернулась наизнанку. Лейла льёт лиловый ливень, след лазурный оставляет… Нет, конечно не следовало рассчитывать, что мордобой на лестнице просто сойдёт с рук. И всё равно в той поспешности, с которой последовала расправа, не угадывалось ни капли здравого смысла. Множественные телесные повреждения средней тяжести – от двух до пятнадцати лет в исправительных лагерях общего режима, смотря кто кого и насколько изувечил. Судебная коллегия как будто с нетерпением ждала, когда же она, Лейла Кунь, спецагент 817/67, сорвётся и выдаст этому негодяю всё, что он заслужил. Ни судья, ни заседатели вовсе не выглядели сонными, хотя скоротечный процесс состоялся среди ночи, как будто не было никакой возможности подождать до утра. В зале, кроме судьи, заседателей, пострадавшего, который, к тому же был единственным свидетелем, приставленных к нему двух санитаров и трёх конвойных, присутствовал ещё какой-то сухопарый майор от Тайной Канцелярии. На него, похоже, всё происходящее произвело наиболее глубокое впечатление. Он сидел на стуле, приставленном к стене, был бледен, а по впалым щекам гуляли желваки. Казалось, он вот-вот выхватит пистолет, пальнёт в потолок и прикажет всем убираться. Нет, не достал, не выстрелил, не приказал. А мы, говорит, связывали с вами такие надежды… Следствие длилось не больше часа, а разбирательство – и того меньше. Понятно – воин, чуждый дисциплине, – лишь помеха в бою, слабое звено обороны, тупой клинок, прогнивший парус. Но почему сразу сюда? Почему суд длился считанные минуты, как будто за дверью выстроилась бесконечная очередь ожидающих приговора? Скотину Маркела заставили дать показания, едва приведя его в сознание. Яна так и пропала. Скорее всего, она тоже где-то здесь, в одном из этих жутких бараков.