Варя шагнула из-за высокой ограды районного стоматологического центра, перестроенного не так давно из обычной ветлечебницы. И встала как вкопанная.

Все окна маминого дома светились. В пять утра?! Мама никогда раньше шести не вставала. И никогда не держала входную дверь распахнутой настежь. А она распахнута, черт побери! Распахнута!

Тревожные мысли о том, что это не ее мать, а ее саму там – за родительским порогом – ждет беда, посетили Варю, когда она неожиданно споткнулась у входа об пару мужских ботинок. Споткнулась и встала как вкопанная.

А что, если кто-то узнал ее старый адрес? Узнал и явился за ней сюда, опередив еле плетущийся междугородный автобус. Провел в доме обыск, включив везде свет. И теперь ждет, когда она войдет в гостиную. Ждет, нацелив оружие на дверной проем.

Она замерла на пороге, прислушалась.

В гостиной кто-то тихо разговаривал. Она точно узнала голос матери. Достаточно бодрый, точно не испуганный. И еще мужской голос. Вроде не старый, но и не молодой. Голос этот был Варе незнаком.

На цыпочках она прокралась по коридору к гостиной, моля половицы не скрипеть под ее ногами. Чуть высунулась из-за притолоки. И едва не ахнула в полный голос.

Полицейский! За столом напротив матери сидел человек в мундире. Мясистый профиль. Большая лысая голова. На носу очки. Полицейский негромко о чем-то спрашивал мать и записывал под ее диктовку.

– И больше вы его тут не видели? – Он повел левой рукой: вперед, в сторону и чуть назад.

– Нет. Никогда. Ни раньше, ни потом. То есть не видела.

– Хорошо. Давай еще раз пройдемся по его приметам.

– Давай.

Худенькая спина матери под байковым халатом распрямилась. Она сложила руки на столе, скрестив пальцы. Чуть склонила голову.

– На вид лет тридцать, не больше. Высокий, худой. Волосы русые, длинные. Пряди так вот за уши делает. Взгляд бегающий.

– Ну, а какие-то особенные приметы были у него? Шрам? Или, может, зуб золотой?

Мясистое лицо полицейского чуть придвинулось к плечу матери.

– Нина Николаевна, это важно. Вспомни. Мы ведь однажды так вот, по горячим следам, по золотой фиксе убийцу нашли.

– Фикса – это что? – растерялась мать Вари.

– Это коронка, Нина Николаевна.

И полицейский, который, судя по всему, был местным участковым, ощерил рот и стукнул себя кончиком авторучки по зубам.

– А, понятно, – протянула мать и отрицательно замотала головой. – Нет, золотых коронок точно не было. Зубы все ровные, белые.

– Значит, говоришь, ночевала у соседки, и тут у тебя в доме свет включился?

– Так. Совершенно так. Причем уже под утро. Часа два назад. Мы с ней сюда. А он в холодильник влез по самые коленки и шарит там. Мы с соседкой как заорем! Он из холодильника как вынырнет, как затрясется. Говорит, не кричите, пожалуйста. Я есть просто хочу.

– То есть он в твой дом залез за едой?

– Наверное, зачем еще-то? У меня ценностей нет, телевизор и тот сломался. Я потому и у соседки заночевала. Сериал наш допоздна идет. Она меня и оставила. Говорит, ночуй тут, чего ночью по темноте ноги ломать. А он видит, света нет, и полез.

– За едой? – еще раз уточнил участковый.

– Да. Ну и еще что-то бормотал про какого-то человека. Говорит, подождать его надо. Разминулись, мол. А соседка говорит: тут тебе не перевалочный пункт. И скалкой в него, скалкой. Он и убежал. А мы тебя вызвали, Василий Иванович. Уж прости, что с постели подняли. Боязно как-то. Вдруг он вернется?

Варя вздохнула. Стащила с головы кепку, тряхнула волосами, расправляя пряди. И шагнула в гостиную.

– Привет, мам. Здрасте, Василий Иванович.