Демонстративно перевел.

Дальский продолжал молчать. Собственно, монолог Лешего и не подразумевал вмешательства губернатора. Леший хотел что-то сказать. Леший это говорил, только Дальский не мог понять ни сути рассказа, ни его цели.

Про «пшик» он слышал. Не об этой поставке, конечно, а о том, что производят эту гадость в его городе. Даже настоял, чтобы продажи этой дряни шли только на экспорт, чтобы в Харькове никто не смог применять эту взрывчатку, необычайной мощности и очень опасную при транспортировке и хранении. Получив гарантию от кантор и раклов, Дальский согласовал вопрос с Пфальцем.

Полторы тонны, вдруг дошло до Дальского. Расстрелять из гранатометов. Это значит, что будет взрыв. Не просто взрыв, а нечто чудовищное. Кошмарное.

– Где… – горло Дальского пересохло, слова застряли, превратились в кашель. – Где будет взрыв?..

– И вас совсем не интересует, когда он будет? – осведомился Леший. – Сегодня. Через несколько минут. Тут, неподалеку. Но вы не волнуйтесь, вас он не затронет. Не нужно только стоять возле окон. А так – да, прогрохочет очень сильно. Очень. Но ведь и этот взрыв, с точки зрения истории, – тоже ерунда. Так, недоразумение. И погибших будет всего несколько сот, в самом крайнем случае… Если не считать раненых, ясное дело. Но кто их будет считать сегодня… Сегодня всем будет не до того.

– Кто вам… Кто вам позволил? – Дальский вскочил, оттолкнув кресло, и оказался лицом к лицу с Лешим. – Вы не смеете…

Леший молча улыбнулся, не отводя глаз.

– Вы не смеете… Город… – Гнев улетучился, как воздух из проколотого шарика, остался только холод, сжимающий сердце колючими пальцами, и ужас… Не гибель сотен людей породила это чувство, вовсе нет. Дальский вдруг понял, что все это время, с самого первого разговора с Лешим, он боялся не провала, не последствий. Дальский боялся Лешего. Не расправы с его стороны, не наказания или смерти. Он его боялся, как дети боятся чудовищ, прячущихся в шкафах и под кроватями. Он боялся Лешего. До судорог, до помутнения рассудка, до слабости в ногах. Боялся его и ненавидел себя.

Ведь сам себя Дальский считал сильным человеком. Так считали и все его знакомые, и те, кто пытался его в свое время запугать, и те, кто рассчитывал на его помощь. Но появился Леший, произнес несколько слов – всего несколько слов, и Дальский, сам того не понимая, не отдавая себе отчета в своих истинных чувствах, был готов сделать все, что угодно. Стать кем угодно.

И каждый раз после окончания разговора с Лешим, когда удушливая волна страха отступала, Дальский обещал себе, что вот это – в последний раз. Что он больше не будет бояться, что это смешно, в конце концов, вот так пугаться обычного человека, да еще прячущегося – трусливо прячущегося – под наномаской… И каждый раз убеждался, что ничего не может поделать с собой, не может даже унять дрожание пальцев. Трус, слизняк, дешевка… Сколько раз, глядя на себя в зеркало, Дальский пытался разозлиться, заставить себя хотя бы возразить, не соглашаться с каждым предложением таинственного собеседника, и каждый раз все равно соглашался. Находил его доводы убедительными или заставлял себя их таковыми признать.

– Я смею, – тихо сказал Леший. – Так нужно. И мы не можем тянуть. Потому что какой-то мерзавец сообщил в Наблюдательный Совет, что вы сговорились с Мутабором, что в город уже прибыли несколько десятков «пряток», которые в любой момент готовы начать действовать. Вот сейчас, сию минуту, Совет в полном составе собрался в зале заседаний, чтобы обсудить новость и принять решение по вашему поводу – сразу вас убить или предать суду.