Ретт убивал на войне, и это было так просто. Те люди, мужчины, которые целились в него из мушкетов, замахивались саблями, сидя верхом на конях, умирали быстро, просто и справедливо. Ты или тебя. Его не мучила совесть.

Но в ту ночь он действительно почувствовал себя убийцей.

Хозяйке борделя отсыпали горстку золотых, и имя графского сынка даже не прозвучало в разбирательстве. Те, кто знал, держали языки за зубами. Сослуживцы-оборотни знали, что это мог быть и один из них, и по-честному сочувствовали Ретту. Молчали. На разбирательстве каждый оборотень из их компании заявил судье, что именно он был с убитой девушкой. Волки стояли за свою стаю. А люди не хотели оказаться во врагах такого рода как Шеферды и говорили, что ослепли, оглохли.

Наказывать героев полка за какое-то недоразумение сочли излишним. Дело быстро замяли. Деньги с легкостью смыли кровь безродной шлюхи с рук молодого графа, вот только Эверетт не чувствовал себя чистым. Она действительно хотела его, и вот что вышло…

Уже больше года Ретт не прикасался к женщине, хотя сам понимал, что тем самым делает все только хуже. Воздержание и оборотни — несовместимые вещи. Им нужны женщины, постоянно. Надо было завести любовницу или содержанку. Но Ретт не мог себя заставить.

— Я куплю тебе любую, какую скажешь. Просто выбери… — снова завел свою песню отец.

Ретт, как обещал, сорвал сюртук и выскочил из кареты. Уж лучше лапы размять, чем слушать это снова и снова.

Они заехали в какой-то захудалый городишко поменять коней, и оказалось, что оси экипажа нужно чинить, да и поспать в кроватях было неплохо. Мэр выделил им какой-то смешной, комнат на тридцать от силы, домик.

Скоротать вечер семейство отправилось в театр. Граф Ричард такие места как Междуречье (ну и названьице! Верх изобретательности!) любил, его тянуло к более простой, сельской жизни. Мать воротила нос. Эверетту было наплевать. Публика тут была диковатая и грубая, женщины одеты с дурным вкусом, и ему не терпелось высидеть эту проклятую постановку и отправиться спать.

Из ложи он прекрасно видел зал, поглядывал в бинокль на сцену, а потом… Он учуял что-то. Что-то… терпкое и сладкое одновременно. Женщину… нет, девушку… красивую девушку.

Он попробовал найти ее в ложах, но запах был такой тонкий, едва ощутимый в какофонии многих десятков людских тел. Всего лишь тонкая острая нота в симфонии.

Он бросил поиски. Нужно было идти вдоль лож, и тогда бы он, конечно, нашел, но… зачем? Он знал, кто он — волк рядом с нежными овечками. Да, он хотел их. Женская красота продолжала волновать его. Он смотрел на яркие губы, тонкие шеи, маленькие ушки, хрупкие белые запястья и волнующиеся от дыхания груди под корсажами, и все это манило и волновало его с каждым днем все сильнее и сильнее.

Да, черт побери, отец был прав! Ему нужна была женщина, но он боялся повторения истории с той девушкой. Что если он снова убьет? Еще одну хрупкую, белокожую нимфу найдут с перегрызенной шеей в его постели.

А потом в их ложу ворвалась какая-то наглая простолюдинка. Ретт вдохнул, собираясь крикнуть лакеев… и замолчал.

Это она пахла той самой девушкой. О да, он не ошибся, она была красива. Действительно красива. Голубые глаза, пышные, темные ресницы. Золотые кудри. Белая кожа, нежный румянец и пухлые чувственные губы. Высокая грудь и аппетитное тело. Определенно, в его вкусе.

Сцена была разыграна как по нотам. Ах, не желаете ли купить сиротку. Ретт ни за что бы не пошел на это. Еще одна страдающая девственница? Нет уж! Но девушка посмотрела на него, и в его груди заклокотало что-то очень темное, волчье.