В следующую секунду существо, сидящее напротив меня, молнией сорвалось со своего места навстречу ничего не ожидающему комиссару. Удар. Еще удар.

– Ох йо, – выдал он фразу на непереводимом испанском. Рука его выгнулась за спиной под очень большим, на грани фола, углом. – Ты что делаешь, сука! Это нападение на сотрудника гвардии! Ты еще пожалеешь об этом!

– Я? – Катарина плотоядно усмехнулась. – Пожалею? Ты уверен?

– Да! Ты! Даже на такую, как ты, есть управа! Быстро отпусти, иначе…

– Иначе что?

Пауза.

– Иначе худо будет.

Комиссар говорил серьезно, абсолютно уверенный в своих словах и правоте. И в той силе, на которую рассчитывал, пытаясь угрожать. Но Катарина его чаяний не разделяла.

Рывок и толчок. Вновь вой комиссара, лоб которого с гулким «бумом» въехал в столешницу.

– А «худо» – это как?

– Ах ты ж… – Далее следовали непереводимые фольклорные обороты.

Катарина довольно усмехнулась и, словно играя с ребенком, потрепала комиссара по головке.

– Мальчик, ты кое-чего не понял. Ты играл с огнем, но заигрался. Забыл, кто есть кто в этой жизни и свое в ней место. Оно ведь есть у тебя, место, несмотря на покровительство неких сильных мира сего, не так ли?

Ответом стало неразборчивое мычание.

Она наклонилась и зажала локтем его горло, нежно так приобняв. Раздался резкий щелчок, звук «тр-р-р», и из ее запястий в стороны вылетели тоненькие полукруглые почти прозрачные пластины, которые наслаивались одна на другую, образуя нечто вроде веера. Благодаря сверхмалой толщине каждой пластины, всего несколько молекул, общая толщина веера сравнима с шерстяной нитью, а значит, легко умещается внутри тела. «Бабочки».

Я читал о них. Главное в «бабочках» не толщина, а кибертехнологии, вживление управляющего контура непосредственно в нервную систему. Как происходит их активация и дезактивация, не знаю, но операция по установке сложная и ответственная. Слышал только, что управлять ими достаточно трудно, делается это непосредственным сигналом нервной системы, как поворот руки или ноги.

Одно ловкое, но аккуратное движение, и горло комиссара обагрилось кровью, хлынувшей ручьем на столешницу, заодно заливая рукав моей старой знакомой. В глазах ее плескалось удовлетворение и чувство глубокого превосходства, она держала «бабочки» перед глазами бледного как смерть комиссара, заставляя дергаться в конвульсиях.

– Ты прав, малыш, ты не обязан исполнять то, что написано в этих документах. Без прямого приказа начальства не обязан. Это называется бюрократия, твое поле битвы, и ты на нем выиграл. Но не учел, что мы не играем по правилам. Я могу убить тебя в любой момент, просто так, потому что мне этого хочется. И мне ничего за это не будет. Не веришь?

Комиссар захрипел и дернулся, но вновь был прижат к столу.

– Я скажу, что ты напал на меня первый, а этот юноша, как единственный свидетель, мою версию подтвердит. И максимум, что сделает Лея, вернувшись, – погрозит пальцем. Ты ведь подтвердишь эту версию? – обратилась она ко мне.

Мне было дурно от вида крови, но я держался. И четко кивнул в ответ:

– Разумеется!

– Да не дергайся ты!

Она несильно ударила комиссара в спину, после чего подалась назад и отпустила.

– Ты все понял?

Тот сполз на колени и прижал к горлу ладони, одновременно зажимая подбородок, пытаясь как-то уменьшить горячий красный поток.

– Вы еще пожалеете! Оба пожалеете!

С показной ленцой Катарина обошла стол, села на место и вытянула ноги.

– Ничего-то ты не понял! Ну да ладно, дело твое. Рана не глубокая, и вообще не рана, ни одной жизненно важной артерии не задето. Сейчас кровь свернется и… Все. Это так, о текущем.