Я оборачиваюсь и нахожу вывеску ресторана, к которому примкнуло множество машин. Их цены начинаются с нихрена себе и достигают уровня на хрен надо. Какого черта она забыла в таком вычурном месте? Не припоминаю, чтобы была поклонницей королевского шёлка. В любом случае, выяснять не собираюсь, потому что для этого её нужно оставить одну, а на данный момент такое вряд ли возможно.

Я закрываю дверь и огибаю машину, думая, куда везти её пьяную задницу. Кампус не лучшее решение, второй вариант – наш дом, хотя что-то внутри преграждает путь. Но что остаётся? Из вариантов только остаться в машине до тех пор, пока она не выспится и не протрезвеет. Дом пока лучший из предложенного. Максвелл вряд ли вернётся сегодня и даже завтра, если учесть, что прилетела Виктория; Уилл умотал на тусовку с новой командой, а вот по части Рэя не так уверен. Он не говорил, чем будет занят сегодня. Я не хочу отвечать на вопросы, хотя стоит сказать, что вряд ли от меня можно ждать ответ. Так или иначе, уж лучше держать волосы Одри над унитазом, после которого она может умыться и попить воды, чем над кустами, после которых может втереться разве что о кору дерева и закусить собачим помётом. Выбор очевиден.

Я выезжаю на дорогу, продолжая балансировать между противоречивыми чувствами.

– Давай напьёмся? – едва волоча языком, предлагает Одри.

Я не сдерживаю смешок, взглянув на неё через плечо, стараясь не переключать внимание с потока машин.

Она осталась в прежнем положении, не сдвинувшись ни на дюйм, но её веки полуоткрыты. Я же говорил. Притворство ради нападения.

– Ты ещё живая что ли?

– До поросячьего визга, – игнорируя мой вопрос, продолжает Одри.

– Ты уже как хрюшка.

Она начинает хрюкать, старательно пытаясь повторить оригинал, чем заставляет меня рассмеяться. До недавних пор я любил её ненависть, но сейчас могу заверить, что пьяная Одри переплюнула все образы собственного «я». Отныне моя любимая версия Одри – это пьянчужка-Одри.

– Удобные чехлы, – хмыкнув, замечает она, прижимаясь щекой к кожаной поверхности и поглаживая её.

Клянусь, когда она в таком состоянии, могу болтать с ней вечно, что удивительно для моей неразговорчивости.

– Ты буквально сейчас нюхаешь чьи-то задницы, которые на них сидели.

Она выдаёт неразборчивое брюзжание.

– Ты всегда всё портишь.

– Когда ты уже отрубишься?

Её губы снова растягиваются в глупой улыбке. Уделалась она знатно, если учесть, что улыбка предназначена мне.

– Никогда на зло тебе.

У меня теплеет на душе, но всё равно не изменяю себе.

– Это твоя благодарность за спасение?

– Поцелуй меня в задницу, козёл.

– Обожаю тебя, – выпаливаю, в следующую секунду надеясь, что она забудет сказанное уже через минуту.

За спиной раздаётся тихий вздох.

– Хочу забыть этот вечер…

– Утром будешь думать только о боли в висках.

– Трэвис?

Я свожу брови, потому что слышать своё имя из её уст с мягкостью и нежностью – из разряда новенького.

Мне приходится обернуться, чтобы убедиться и поверить собственным ушам.

– М?

– Спасибо, – говорит она с закрытыми глазами, а следом они распахиваются: – Останови!

Она прижимает ладони ко рту и пытается подняться.

– О, черт! – резко выворачиваю руль в направлении тротуара и вылетаю из машины, помогая ей выбраться наружу.

Уже через пару секунд я, как самый святой из приспешников Иисуса с нимбом над головой, оказываю помощь чьей-то пьяной заднице. Задница, кстати, роскошная.

Вот же гребаный прикол! Я в каком-то из районов Нью-Йорка, держу дрожащее тело Одри над мусорным баком, к слову, из которого воняет так, что позавидуют тухлые яйца, и всё ещё думаю, что она – лучшее, что было в моей жизни. У судьбы извращённое чувство юмора, как и у моей души.