Он поднимает вторую руку и проводит пальцем вдоль моей, подбираясь выше по линии плеча. Его улыбка наполняется ликованием.

– Одна проблемка: тело ты способна замыть до дыр, но вот голову… – его палец шелковистым касанием постукивает висок. – Сознание никогда не отмоешь.

Я проглатываю каждое слово и выплёвываю своё с торжественной улыбкой, когда смотрю в его глаза.

– Последний раз я думала об Уилле.

– И что ты помнишь об Уилле? Ваше неудачное свидание?

– Ну, как сказать… Я бы не назвала неудачным, потому что кое-что…

– Давай, Одри, что ты помнишь об Уилле? Не заговаривай зубы.

– Тёмные, загадочные карие глаза, он улыбается каждый раз, когда смеёшься над его шуткой… – я хочу продолжить, но Трэвис затыкает меня, перехватив слово.

– Ты просто внимательная, Одри, это не новости. С таким успехом, ты могла бы запомнить каждый волосок на его заднице, это не заставит тебя что-то почувствовать. В таком случае, ты и обо мне знаешь, например, что я ненавижу тыкву. Сколько бы раз тебе не доверяли пирог, я всегда получал самый маленький кусок. Сокращала мои мучения, а?

– Тогда просто отвали, Трэвис, я не собираюсь выгораживаться перед тобой. Мама всё ещё ждёт фломастеры. Поторопись.

– Я могу задержаться, – подмигивает он и снимает тиски, выпрямляясь за моей спиной. – Поболтать, узнать, как дела или в туалет забежать. Мало ли.

Я поднимаю взгляд к импровизированному небу на потолке и вздыхаю:

– Боже, за что ты так меня ненавидишь?

Трэвис издаёт смешок, а я вспоминаю об атеизме и закатываю глаза.

– Я бы никогда не обратил на тебя внимание, если бы ты была подобием своей соседки. Но ты не она, а если и станешь…

– Ой, давай, сруби меня наповал. Ты же не думал, что я буду меняться из-за твоих извращённых замашек?

– Это могло быть весело, кроме того, о каких замашках речь?

Я делаю шаг в сторону, создавая дистанцию. К сожалению, одного шага слишком мало, чтобы покинуть зону его влияния. Она как радиация: поражает до косточек на расстоянии нескольких тысяч миль.

– У тебя фетиш на отказ, сразу хочешь побыть доминантным самцом и подмять под себя.

– Не помню, чтобы такое сработало по части тебя. Ты согласилась без прогибания.

– О, Боже, Трэв, очнись, я тогда была влюблена в тебя. Ты мог предложить отрубить мне конечность, и я бы согласилась, этим объясняется согласие на секс. Но спасибо, после всё как рукой сняло.

Он пробегается пальцами по моим плечам и собирает мокрые пряди, разбросанные по спине, в единый хвостик и чему-то улыбается. Я не придаю значение его действиям. Его улыбка никогда не означает приветливость, она обманчива. Это как впустить энантотоксин и смертельно отравиться, благодаря яду на губах вашего обмякшего тела застынет улыбка.

– Я догадывался.

Я беру молочко для тела и смотрю на Трэвиса.

– Раз уж ты тут, – вручаю ему тюбик и натягиваю свою лучшую очаровательную улыбку, указывая на спину. – Будь добр, я не достаю до лопаток, а ты хоть какой-то пользой сможешь оправдать своё присутствие и разговор.

Трэв закатывает глаза и открывает крышку.

Я наблюдаю, как он выдавливает жидкость на ладонь и ослабляю полотенце на спине, крепко удерживая на груди. Уверенность в выдвинутом предложении тает на глазах. Иногда я хочу доказать то, что лучше оставить и никогда не трогать.

Тёплые ладони касаются лопаток, и я вздрагиваю, проглотив ком.

Чертовски плохая была идея.

Трэвис аккуратными и медленными движениями разносит жидкость по моей спине. Я подавляю желание улыбнуться, наблюдая, с какой сосредоточенностью он делает это. Брови сведены к переносице, глаза следуют за руками, он дышит через рот, из-за чего прохладный воздух достигает кожи и пробуждает мурашки. Они сумасшедшей волной прокатываются вдоль рук и устремляются к животу, где тают, подобно снежникам, оставляя после себя лужи негодования. Эти лужи как напоминание о физическом контакте, который впредь стоит избегать.