– Папа, – пробормотал Сэм, с трудом ворочая языком.

– Сюда, сказал, – повторил отец сквозь стиснутые зубы. Уже не столь громко, но пробрало до дрожи.

Сэм вцепился в перила и послушно шагнул вниз, не в силах оторвать взгляда от перекошенного злобой отцовского лица.

– Ты был сегодня в школе?

Сердце Сэма провалилось в желудок, в горле моментально пересохло, но он все-таки пролепетал:

– Да. Ты же сам меня отвозил.

– Как же тогда получилось, что никто тебя там не видел?

– Не знаю. Я был.

– Где? – проорал отец. Так громко, что у Сэма заложило уши.

Или это не от крика?

– В школе.

Отец опять заорал, но Сэм уже не слышал слов, только видел широко открывающийся рот. В голове звенело, а отец все орал и орал, потом дернулся. Сэм вздрогнул и отшатнулся. Но папаша бросился не к нему, а к лежащей на стуле куртке. Схватил ее, тряхнул, потом стал мять свободной рукой, побагровел еще сильнее, запустил пальцы в карман.

И снова широко раскрывающийся рот. Возле самого лица. А потом – черная, местами облупившаяся кожа бумажника и побелевшие от усилий костяшки сжимающих его пальцев.

– Это что, я спрашиваю! – прорвалось сквозь заложенность в ушах. – Как мой бумажник оказался в твоем кармане?

– Я… не знаю, – отрывисто выдохнул Сэм. – Я не брал, – произнес он тихо и вдруг, не удержавшись, истошно заверещал: – Я не брал! Это не я!

– Ах ты, ублюдок! – Мистер Адлер ухватил сына одной рукой, а второй, отбросив бумажник и загнув подол майки, принялся расстегивать брючный ремень. – Я тебе покажу, как воровать! Как делать из отца дурака!

Сэм судорожно наблюдал за резкими движениями пальцев, за игрой бликов на широкой металлической пряжке. Медная бляшка мелькнула в воздухе, вытащенный из петель ремень изогнулся по-змеиному, едва не коснувшись мальчишеской щеки. Сэм снова вздрогнул и как не в себе заверещал:

– Папочка! Не надо! Пожалуйста, папочка!

Но отец сгреб его в охапку, бросил на диван и, широко размахнувшись, хлестнул ремнем поперек тощей спины, открывшейся под съехавшей рубашкой.

Она приходила в школу раньше всех. Ей нравились пустые коридоры, закрытые двери и гулкое эхо. Пару лет назад Эмберли поймала особый кайф от всего этого. Нормально. Ведь кто-то тащится от перекура в туалете, кто-то от молоденькой учительницы, от косячка на троих за углом школы, а она – от подобного одиночества.

Можно было легко представить, что настал апокалипсис: уродливый городишко провалился под землю, и никто не выжил, кроме Эмберли.

Пожалуй, жаль было бы только Дерека. Классный он парень, хотя понятно, что все безнадежно – где он, а где она. Они на двух разных полюсах! У него крутая тачка, папочка-писатель и мамаша, главное занятие которой состоит в продвижении здорового образа жизни и воспитании четырех отпрысков. Дерек – самый старший, и от материнской опеки старательно отлынивает.

– Привет, – долетело до Эмберли, разрушая стоящую перед глазами картину. Или, скорее, портрет, который представлялся как-то уж чересчур легко и непростительно часто.

Это Ребекка – тоже выпускница. Открыла свой шкафчик, достала учебники, а после хлопнула дверцей и ушла, оставив ключ в замке. Брелок в виде черепа мерно позвякивал в такт стихающим шагам.

Ребекка не раздражала Эмберли, хотя явно была зациклена на черном и потустороннем, возможно, еще и салемским ведьмам поклонялась. Но у нее имелся свой стиль, пусть и размазанный по подошвам высокомерных одноклассников, но стиль. Остальным, разумеется, не нравилось, когда кто-то выделялся из толпы, уходил от принятого стандарта со шмотками по последней моде, гаджетами, тусовками и каждодневными фоточками в Инстаграме