Готье снова заколебался:

– Раз это неправда, может, лучше не стоит и говорить об этом?

– Вы с ним хорошо знакомы?

– Нет! Уверяю вас, не очень.

– Покупатель?

– Да-да. Покупатель. Очень приятный человек. Но раз уж он сказал, что не уверен… право же, мсье, не сердитесь, хотя я и понимаю, как это вас задело.

– Отсюда возникает интересный вопрос: откуда этот приятный человек узнал о том, что я очень болен? – продолжал Джонатан, в свою очередь рассмеявшись.

– Да-да. Вот именно! Но ведь это не так. Разве не это главное?

Джонатан понял, что в Готье заговорила французская учтивость и нежелание потерять покупателя, а также – что вполне объяснимо – отвращение к разговору о смерти.

– Вы правы. Это главное.

Джонатан пожал Готье руку, сказал ему «adieu»[8], при этом оба улыбались.

В тот же день за обедом Симона спросила Джонатана, не слышно ли чего-нибудь от Алана. Джонатан ответил утвердительно:

– Это Готье сказал Алану.

– Готье? Тот самый, что торгует художественными принадлежностями?

– Да.

За кофе Джонатан закурил сигарету. Джордж гулял в саду.

– Сегодня утром я был у Готье и спросил, от кого он об этом услышал. Он сказал, что от одного покупателя. Смешно, правда? Готье так и не сказал мне, кто это, да я и не виню его. Конечно же, вышла какая-то ошибка. Готье и сам это понимает.

– Но ведь это ужасно, – сказала Симона.

Джонатан улыбнулся, понимая, что для нее это вовсе не ужасно, ведь она-то знала, что доктор Перье сообщил ему весьма хорошие новости.

– Не надо, как говорится, делать из мухи слона.

На следующей неделе Джонатан столкнулся с доктором Перье на улице. Доктор спешил в «Сосьете женераль»[9], куда хотел попасть до двенадцати часов – до закрытия. Однако он все-таки остановился и спросил у Джонатана, как тот себя чувствует.

– Вполне хорошо, спасибо, – ответил Джонатан.

Мыслями он был в магазине, который находился в сотне ярдов и также закрывался в полдень; там он намеревался купить вантуз.

– Мсье Треванни…

Доктор Перье стоял, держась за большую ручку двери банка. Отойдя от двери, он приблизился к Джонатану.

– Что касается того, о чем мы говорили на днях… вы ведь понимаете, ни один врач не может быть до конца уверен. Особенно в таком случае, как ваш. Не хотелось, чтобы вы думали, будто я гарантировал вам полное здоровье, иммунитет на годы вперед. Вы ведь и сами знаете…

– Да я вовсе так не думаю! – перебил его Джонатан.

– Значит, вы все правильно поняли, – улыбнувшись, произнес доктор Перье и тотчас устремился в банк.

Джонатан отправился дальше на поиски вантуза. Вообще-то, у них засорилась раковина на кухне, а не туалет. Симона еще несколько месяцев назад одолжила вантуз у соседей. Но теперь его больше занимало то, что сказал ему доктор Перье. Может быть, он что-то знает, может, последние анализы дали какие-то подозрительные результаты, но пока у него нет достаточных оснований, чтобы говорить ему об этом?

У дверей droguerie[10] Джонатан увидел улыбающуюся темноволосую девушку, которая как раз запирала замок.

– Извините, уже пять минут первого, – сказала она.

В последнюю неделю марта Том был занят тем, что писал портрет Элоизы, возлежавшей в полный рост на обтянутом желтым шелком диване. Элоиза редко соглашалась позировать. А вот диван стоял на одном и том же месте, и Тому удалось сносно изобразить его на холсте. Он сделал также семь или восемь эскизов Элоизы: она лежала, подперев голову левой рукой, тогда как правая рука покоилась на альбоме по искусству. Два лучших он отобрал для дальнейшей работы, остальные отложил.

Ривз Мино написал ему письмо, интересуясь, не пришла ли Тому в голову какая-нибудь дельная мысль, – он имел в виду их разговор. Письмо пришло спустя пару дней после того, как Том переговорил с Готье, у которого обычно покупал краски. Том ответил Ривзу: «Пытаюсь что-нибудь придумать, а пока пошевели мозгами, может, и самому что-нибудь в голову придет». Фраза «пытаюсь что-нибудь придумать» была всего-навсего вежливой, даже лживой отговоркой, как и многие другие выражения, служащие для смазки механизма общения между людьми, как выразилась бы Эмили Поуст