М-да. Нужно вести себя повнимательнее синим вечером. И быть готовым к завтрашним сюрпризам – например, очнуться перед пастью голодного пещерного стозева. Очнуться нагим и беспомощным, без меча и с вечной панической мыслью: не видел ли кто, как вулх становится похож на человека? Не узнали ли во мне оборотня?

Украшенные резьбой деревья перестали попадаться вовсе, причем довольно давно, еще перед полуднем. Лес пошел дикий и мрачноватый, густые синие тени залегли в гуще елей и игольников. Лиственные деревья встречались очень редко, я с тоской вспомнил вчерашний пир у плодоносящего многодрева. Какие непохожие два синих дня! Интересно, красные дни чем-нибудь отличались? Наверное, отличались. Во всяком случае, первый раз я очнулся у озера в полной безопасности, хотя рядом нашлось несколько трупов, а второй – в клетке. И убивать пришлось уже самому.

Мне часто приходится убивать. Особенно в последнее время. Только это вовсе не значит, что мне нравится это делать. И уж точно не значит, что убийства не оставляют никакого следа в моей полузвериной душе. Я часто задумывался – может быть, оттого я и убиваю так легко, что я нечеловек? Что я наполовину зверь, а для зверей убийство – это способ выжить самому? Мне часто казалось, что люди тем и отличаются от зверей, что могут жить, не убивая себе подобных. Но – тем не менее – убивают, и не реже, чем звери. Даже чаще. Выходит, в каждом из людей сидит зверь, злобный и кровожадный? Только у некоторых он выходит из Тьмы, когда встает Четтан, и разгуливает на свободе до пересвета, а у некоторых просто медленно пожирает душу и рано или поздно они становятся такими же чудовищами, как Рага Людоед, как Фурми, как Беш…

Когда Меар, садящийся где-то впереди меня, невидимый из-за деревьев, перестал давать достаточно света, я остановил Ветра. Задумался, стоит ли устраиваться на красный день, если завтра я наверняка приду в себя совершенно в другом месте, и хорошо, если не в клетке? Решил, что не стоит. Посидев у костра в сгущающихся синих сумерках, я встал, напился из меха, что в полдень наполнил водой из ручья, аккуратно снял одежду и заботливо уложил ее в двумех поверх припасов. Если не лишился ее в такой свистопляске, будет втройне обидно потерять вот так, без толку, в глухом лесу. А Лю-чародей – или кто там надевает ее красным днем? – отыщет, если захочет. Снова все ремешки, подогнанные под мой рост, затянет так, что потом придется подгонять заново…

Шлепая ладонями по бокам, я ждал превращения. Нещадно грызли вечерние летучие кровопийцы, настырно звеня в оба уха. Пред-пересветная прохлада гладила кожу, пошедшую пупырышками, как у гуся. Карса, сверкая желтыми глазищами, сидела в стороне от костра и пялилась на меня. Пялься, пялься, зверюга…

Последняя моя мысль перед тьмой была подобна молнии: а кто сказал, что не бывает оборотней синего дня?

Додумать Моран не успел. А Вулх еще не умел думать и помнить.

Здоровенный комар впился мне в правое веко. Я сильно и неточно хлопнула себя по щеке – и хорошо, что неточно, а то можно и без глаза остаться. Тотчас же десятка два злобных кровопийц набросились со всех сторон на мое не защищенное одеждой тело. Я вскочила на ноги, ругаясь самыми черными словами, и только тут наконец проснулась.

Вокруг был лес, просто лес, и ни следа древесного города, в котором чуть было не окончилось мое путешествие. В двух шагах от меня едва дымился небрежно сложенный костерок, а по другую его сторону лежал на подстилке из мха вулх, устало ткнувшись мордой в передние лапы. Чуть поодаль стоял оседланный и навьюченный Ветер, и – бедняга! – судя по всему, спал. Не обращая внимания на поклажу и комаров.