Адам передал бинокль Диане.

– Смотри все равно. Тамара, вставай.

Он сел за весла.

В своем укрытии Нина просунула руку во внутренний карман, нащупала сквозь тонкий полиэтилен шифровку, потрогала ее пальцами. И замерла. Она приподняла голову, ее пальцы вновь потрогали записки, более требовательно, но медленней.

Спустя несколько минут Нина опустила голову, вырвала руку. Ее затрясло. Она всхлипнула. Никто снаружи этого не слышал.

На маршевой лестнице вести Стефана стало легче. Марк перестал его пинать, но не потому, что иссякло желание издеваться, он опасался, что Стефан споткнется и свернет себе шею. Пожалуй, пока лучше этого избегать.

Когда Марк отвязывал его на площадке, Стефана застряло сильнее, чем при появлении врага. Может, он решил, что Марк сбросит его вниз? Марк едва заставил его встать, чтобы тот вошел в антенную часть. Марк не колебался и отправил Стефана первым, на всякий случай привязав его к себе веревкой, хотя сам чувствовал: этот придурок подавлен настолько, что не совершит ни единой попытки убежать.

После того как он заставил Стефана ответить на пару вопросов, которые интересовали его в первую очередь, Марк больше над ним не издевался, не считая легких тычков, чтобы Стефан шевелился. Марк был под впечатлением, стоило признать. Он пытался логически объяснить то, что узнал от Стефана, даже понимая, что это потеря времени. Интуиция, его извечная помощница, говорила о том, что Стефан сказал правду, если не допускать, что он понял смысл вопроса как-то иначе. Этот болванчик не мог говорить, не мог писать, но, судя по всему, он понимал, что ему говорят, и мог хотя бы кивать в ответ.

Только откуда он знал то, чего не знал Марк и наверняка до конца не выяснил сам Адам? Непостижимо.

Марк почувствовал, как утихшая злоба крепнет, заслоняя все вокруг. Нет, невозможно, он – придурок, этот Стефан, он болен с рождения, и все эти его россказни, кстати, основанные на вопросах самого Марка, лишь попытка спасти свою шкуру, если не просто банальный бред человека, который не понимает, о чем его спрашивают.

Злоба быстро ушла. Перепуганный, раздавленный Стефан не смог бы устраивать шпионские хитросплетения, дабы спасти себя и своего братца. Он знал, знал, это было видно в его глазах, где под слоем паники загнанного животного просвечивала неспособность – подумать только! – говорить неправду, будто это не существовало в его вселенной.

Марку ничего не оставалось, как преследовать беглецов, и, если Стефан все-таки облажался – не знает, обманывает, ошибается, неважно, – Марк лишь задержится, меняя направление, как задержался, поднимаясь за Стефаном. Марк не сомневался, пусть с опозданием, но он найдет Адама и девок, найдет. Куда им деться? Марк по-прежнему не воспринимал окружающий мир так, как о нем говорили родители. Он знал одно: кроме них, никого в мире нет, кроме Башни нет никакого места, чтобы жить и добывать пищу, деваться просто некуда, как в одном-единственном здании, пусть очень большом, но все равно ограниченном. Там, за горизонтом, который он видел с верхних площадок Башни, ничего нет.

Стефан устал, едва переставлял ноги, и на высоте в сто пятьдесят метров, приближаясь к нижнему смотровому балкону, Марк позволил ему передышку. Он положил руку на плечо, слегка придавив, и Стефан рухнул на пол, спиной к стене, хватая ртом воздух, как после пробежки.

– Не вздумай вставать, – Марк сказал это машинально, не потому что опасался бегства Стефана.

Он прошел к окнам, всмотрелся вдаль. Высота была недостаточной, чтобы рассмотреть подступы к «Космосу» детально. Пришлось напрячься, прежде чем Марк заметил движущуюся точку – лодку. Близлежащие плавучие острова тоже перемещались, но гораздо медленнее, с расстояния и вовсе неуловимо.