– Сукин сын, – прошептала и воткнула Макферсону в глаз распрямленный палец.

Движение было настолько безумно быстрым, что Замойский сумел прийти в себя только при виде бессильно падающего Джудаса – тот рухнул на колени, к ногам женщины, палец вошел по последний сустав, теперь она дергала руку, как безумная, крови было очень немного, почти совсем не было.

Замойский крутанулся на левой пятке и отвесил ей тяжелый полукрюк в подбородок. Услышал, как ломаются ее зубы. Она упала на террасу рядом с Джудасом.

Адам, шипя сквозь широко растянутые губы, тряс ушибленной правой рукой.

Поднял взгляд. Ближайшие танцоры находились ровно на середине террасы и вероятней всего даже не заметили, что произошло.

Наверняка все видел секретарь с фраком.

Он подошел, меланхолически выругался. Была у него коротко подстриженная борода и усы, темно-рыжие.

– Патрик Георг, – протянул ладонь Адаму. – Макферсон.

Замойский пожал ее над телами женщины и Джудаса своей левой рукой.

– Наверное, вам стоит позвонить в полицию.

Патрик Георг взглянул влево от Адама. Там закружилась цветная пыль. Пыль сгустилась в низкого азиата, одетого в ослепительно белые одежды.

– Ну? – рявкнул на него Патрик Георг.

– Император выражает глубочайшие соболезнования, – азиат поклонился, почти встав на колени.

– Император может надеяться на быстрое переформатирование, – процедил Патрик Георг.

– Император признает свою ошибку.

– Император сознательно не исполнил свои обязательства.

– Император укроет стахса Джудаса Макферсона в своей ладони.

– Несколько поздновато.

– Император приглашает в Дом. Теряем время.

– Император гарантирует, что никто не преступит Первую Традицию. Никаких осмосов, посредническая манифестация – самый узкий и наиболее защищенный канал. Фиксируй протокол во всем Фарстоне. От своего имени извинись перед словинцами.

Азиат повторно поклонился, после чего взорвался облаком серой пыли, которая тут же развеялась в вечернем воздухе.

Замойский демонстративно закашлялся, замахал здоровой рукой.

– Ну, да. Я, значит, теперь… Позвольте.

Обошел далеко стороной лежащие на полу террасы тела и стоящего над ними в дурацкой позе, с фраком в протянутой руке, Патрика Георга Макферсона и по широкой лестнице спустился на газон.

С подноса проходившего мимо кельнера он ухватил по очереди два бокала. В одном – алкоголь; во втором – вода. Выпил оба. Двинулся провокативно твердым шагом меж тенью и светом. Не был пьян. Был пугающе, неправдоподобно, непривычно трезв.

Он шел все еще совершенно бесцельно. Наконец, добрался до границы парка и здесь остановился – ибо здесь она была, какая-то граница. Как автомат, что наткнулся на непредвиденное программой препятствие.

Вспомнил лавку и Анжелику, и ее взгляд сразу перед тем, как его ударило в грудь. Что-то его ударило – там ничего/никого не было, и все же удар отбросил его, словно куклу, перекинул через лавку, швырнул в дерево. Это он помнил. И взгляд Анны, сияние ее темных глаз, как глядела на него, с удивлением, жалостью и раздражением – в то время как он должен был видеть там страх и гнев…

Замойский стоял в пахучей тьме древних деревьев и смотрел. Сотни свадебных гостей, десятки слуг. Смотрел – и теперь видел.

Ни одной камеры, ни одного фотоаппарата.

Никто не разговаривает по телефону.

Никаких телохранителей, никакой, пусть самой незаметной, охраны.

Нет стариков, нет ни одного человека, о котором можно было бы сказать, что тот вышел из среднего возраста; время никого не угнетало.

Джудаса и убийцу вносят внутрь замка, совершенно не скрываясь – кто-то подбежит? крикнет? начнет истерить? Да куда там.