Втягиваю воздух через зубы, когда начинает жечь, и она тут же складывает губы трубочкой и дует на рану.

Блеять. За это я готов получать по лицу каждый день. Чтобы она вот так волновалась обо мне и заботилась. Отец всегда говорил, что жалость не украшает мужчину. К собачьим потрохам эти слова, если через жалость можно показать девушке, как она переживает о тебе. Не о каждом на улице, а именно о тебе.

- Больно? Потерпи немного, я почти закончила.

Да я готов всю ночь это терпеть. 

- Не торопись. Мне приятно.

Она замирает, но, вздохнув сдержанно, продолжает. 

- Ребра обработаешь? Там тоже что-то непонятное.

- Там вроде раны нет.

- Ну проверь, чтобы все было в порядке, пожалуйста.

- Хорошо, - отвечает нехотя, а я специально подхватываю толстовку с футболкой и все стягиваю с себя.

- Можно было приподнять просто, а не показывать мне свои Ethiko?- делает замечание, а я прикусываю внутри ушибленную губу, чтобы было пиздец как больно и не хотелось довольно улыбаться.

Руки оказываются в непонятном подвешенном состоянии, поэтому я совершенно неслучайно опускаю одну и них ей на бедро, а второй упираюсь в сидение.

Напрягаюсь и издаю стон, когда она прикасается коже и пшикает антисептик. А моя рука в унисон с “болью” опять же совершенно случайно сжимает ее ногу.

- Да там нет ничего, Мэтт, небольшой синяк. И можешь убрать свою руку с моего бедра? 

- Мне так легче. Рассмотри лучше, почему так жжет тогда? -  Юджи вздыхает и наклоняется ко мне, приближаясь своим плечом к моему лицу.  Проводит пальчиком по животу, рассматривая ушиб. 

Я смотрю на запотевшие от нашего "общения" окна, мелькающий там свет фар и неоновых вывесок, отпускаю ее ногу и поднимаю руку. А потом, не предупреждая, выключаю свет, погружая нас в сумеречную темноту. И сокращаю пространство между нами, касаясь губами неприкрытого блузкой участка кожи. 

Ракушка замирает, но не отталкивает. И это как сигнал, что я все правильно делаю. 

- Я так скучал по тебе, – шепчу в темноте и скольжу губами вверх. Ладонью нежно обнимаю за талию, сжимая легкую ткань блузки.  - Я никогда так не ошибался, как с тобой. – Свободной ладонью притягиваю к себе за заднюю сторону шеи и  ищу губы.

Такие сухие от частого дыхания, но я тут же делаю их влажными. Даже боль в разбитой губе уходит на второй план, когда она отвечает. Раскрывает свой ротик и жадно обхватывает мою нижнюю губу. 

Не знаю, что творится у нее в голове и насколько ее хватит, но пока у меня есть эти мгновения, я возьму от них все. Подхватываю ее под бедра и тяну к себе на колени, пока она не оттолкнула.  Но и не хочу брать ее силой. Хочу взаимно.

Сжимаю пальцами кожу на ногах и скольжу вверх, ныряя под край юбки, пока не добираюсь до попы и не сжимаю ее. Притягиваю сильнее к себе, чувствуя, как грудь через тонкую ткань лифа касается меня, отдавая приятным напряжением внизу живота. 

Я не отпускаю ее губы ни на секунду, чтобы она не решила что-то ими произнести какую-нибудь ерунду. И она наконец сдается,  отбрасывая салфетку и обнимая в ответ. Впивается ноготками мне в кожу на плечах. В ней все так же много желания и все, что она мне до этого плела, что забыла, чушь. Теперь уже уверен, что не оттолкнет. 

Одной ладонью крепко держу за спину, а второй отодвигаю трусики, ныряя в них. Мы же не одну ночь провели вместе, чтобы я не знал, что мне можно это сделать без ее разрешения. Вернее она его дала, когда ответила на поцелуй. 

- Девочка моя, - пальцами проникаю в нее и скольжу внутрь. Пальцы сдавливает влажная и возбуждённая плоть. Ракушка молчит и позволяет себе лишь сдержанный выдох, но телом сама двигается навстречу мне. – Такая заботливая и нежная. А когда гаснет свет, становишься такой шлюшкой. И я так рад, что только я знаю, какая ты бываешь.