— А зачем ему в город?

Орикад сверкнул глазами:

— А твое какое дело?

Амели пожала плечами, стараясь не выдавать свой интерес, хотя внутри все буквально тряслось. Даже руки не слушались.

— Да никакого. Просто, что ему делать в городе?

— По делам мессира, разумеется. Сегодня почтовый день. Ну… и прочее. Хозяйственное.

Очень хотелось ввернуть, не намерен ли горбун заказать очередную порцию глины, но Амели сдержалась — сейчас это совсем ни к чему. Лишь все испортит.

— И надолго он обычно в город ходит?

Орикад прищурился:

— А ты к чему выспрашиваешь? Задумала что?

Амели осеклась, мысленно ругая себя. Создатель, одним неосторожным словом можно вмиг все испортить.

— Просто любопытно. От него народ в городе шарахается, как от прокаженного. Так что ему там расхаживать.

Демон фыркнул:

— А тебя почитает… Или забыла?

Амели поджала губы:

— А ты откуда знаешь?

Орикад повел бровями:

— А отчего мне и не знать?

Препираться было глупо, хоть этот пустой разговор будто оживлял. Болтая о ерунде, Амели не думала о том, что случилось вчера. И была несказанно рада этому. Она подошла к лакированному бюро у окна, разложила прибор. Умываться, одеваться — все потом — главное, чтобы Гасту ушел и пробыл в городе подольше. Проверила перо, очинила для верности, сдувая стружку, опустилась на табурет и повернулась к демону:

— Будешь смотреть, как я пишу?

Тот пожал плечиками, подлетел и демонстративно заглянул в пустой лист, уложенный на сукне:

— Готов поспорить, у тебя скверный почерк. У тебя вообще много недостатков…

Амели отбросила перо:

— Орикад, исчезни!

Демон испарился со шлепком мыльного пузыря. Стало звеняще-пусто.

Амели сидела за бюро и смотрела на плотный белый лист, не зная, что написать. Лгать о том, как все хорошо? Написать правду невозможно. Она вспомнила радостное лицо матери там, в соборе, ее новое платье. Она была счастлива — такое не сыграть. Даже помолодела. Амели бы не писала вовсе, не сейчас. Но это был крошечный шанс, что горбун задержится в городе хоть немного дольше.

Строчки не ложились. Амели запортила несколько листов. Комкала и отбрасывала под крышку бюро. Все выходило фальшиво. В конце концов, она обошлась парой совершенно отстраненных фраз и задала массу вопросов, которые вроде бы предполагали ответ. Если бы уговорить горбуна непременно дождаться ответа — он бы прождал довольно долго. Матушка — не большой умелец по части писем. Наверняка, изорвет несколько листов, прежде чем верно составит.

Амели подождала, пока высохнут чернила, сложила бумагу вчетверо. Сургуча не нашлось. Да она и не сомневалась, что все будет тотчас же прочитано — нет смысла в сургуче.

Когда в дверь протиснулась «новая» Мари, на которую Амели просто не хотела даже смотреть, она тотчас приказала одеваться. Намеревалась сама передать горбуну письмо, чтобы быть точно уверенной, что тот ушел. Спустилась в парк и долго мерила шагами сырую с утра песчаную аллею. Когда горбун спустился с террасы, она протянула письмо:

— Вот. Матушке.

Амели не знала, как его называть. Господин Гасту — казалось, слишком. Просто Гасту? Про себя она называла его горбуном. Отвратительным злобным горбуном.

Тот взял бумагу, не церемонясь, развернул и пробежался глазами. Амели не возмущалась — знала, что так и будет.

— Мне бы ответ. Пусть матушка напишет ответ.

Горбун ничего не сказал. Запихал бумагу в карман кафтана и пошел к воротам, по обыкновению высоко выбрасывая ноги в длинноносых башмаках. Амели долго стояла у апельсинового дерева, наблюдая, как он вышел за ворота и спускался с холма, пока не исчезла из виду его маячившая мятая шляпа.