– Ренат, прекрати. Мы с тобой не о торговке с базара щас говорим, а о моей любимой женщине. У Машки харизма, как у сверхзвукового истребителя, она умна, как дьявол, и горда, как колонна Траяна. Я посвящу ей столько времени, сколько потребуется. К тому же, вне зависимости от раскладов, никогда не пожалею ни о единой потраченной минуте.

– Да не горда она, брат. Просто деньги любит. Впрочем, – он немного помолчал и неуверенно махнул рукой, – в наше время, когда эпитет «тупая сука» превратился уже чуть ли не в комплимент… такие отношения, да, очень ценны. Даже если они ненадолго.

– Ну, вот и не комментируй тогда. Сам разберусь. На себя лучше посмотри, супруг хренов.

– А чего? Я не такой дурак, чтоб на всю жизнь пристегивать себя к одной пизде. К тому же, – словно убеждая сам себя, балагурил он, – я принципиальный холостяк. Как выяснилось. И баб у меня немерено.

– Мудак ты, а не холостяк. Твое скаканье по койкам ясно показывает, что ты недозрелый мудак. Му-дак. И давай закончим на этом.

– Ты не обессудь, старик, – Ренат отвел взгляд. – Не мне тебя учить, конечно. Сам такой же идиот. Но не нравится мне все это. Я просто видел, как она на тебя смотрит. А у любящей женщины, поверь, совсем другой взгляд.

Я скрипнул зубами и отвернулся к окну. Знаю я. Сам все знаю.

Но ничего поделать не могу.

Несколько лет назад

– Э, слышь! Встал, давай, быстро! – Я проснулся от резкого тычка ментовской дубинкой в ребра. – Встал, кому сказал! Документы! Билет показал!

Я открыл глаза, сразу же впрочем зажмурив их снова: по сетчатке больно резануло – мощную иллюминацию тяжеловесных люстр в Девятом зале ожидания Казанского вокзала никогда не приглушали. На здоровенном табло можно было разглядеть время – полпятого утра. Несколько минут назад уполз пассажирский на Иркутск, и теперь, кроме челябинского в пять ноль две, отправления не планируется аж до семи утра, а пассажиры электричек этим залом не пользуются. Поэтому здесь было почти пусто, и моя растянувшаяся на четыре сиденья тушка здорово бросается в глаза.

– В Рязань еду, командир, – пробормотал я, выпрямляя затекшую спину. – Тетка у меня там.

– Билет где? – Свинорылый сержант лениво перелистывал мой украинский паспорт. – Билеты прибытия и убытия должны быть.

– Не купил еще… билет-то. В семь пятнадцать, командир, рязанский сто десятый. Позже куплю.

– Да хорош в уши-то ссать, – подошедший второй мент на паспорт даже не взглянул. – Какая Рязань, на хер? Я его тут уже третье дежурство вижу. Бомжара это, ептыть. Ну-ка, че у тя в торбе? Показал быстро. Муфлон, ептыть.

– Да ничего там нет, командир, – я суетливо расстегивал молнию рюкзака. Пальцы дрожали, молнию заклинило, открылась не враз. – Так, рыльно-мыльные всякие приблуды, мелочь разная. Книжка вот, фотоаппарат старенький.

– Открывай, ептыть. Карманы вывернул, давай, рязанец херов, – он внимательно ощупывал мое почти пустое портмоне, в недрах которого шуршала лишь какая-то мелочь. – На что билет-то покупать собрался, хер собачий? Че лапшу-то на уши вешаешь?

Я, опустив глаза, молчал. Второй мент бегло осмотрел скудное содержимое рюкзака, повертел фотоаппарат, брезгливо поморщился, швырнул его обратно.

– Че делать-то с ним, Сань? В отделение?

– Да на хер он нужен в отделении-то? – второй, поморщившись, отмахнулся. – Че там с ним делать будут? У него ж бабла даже на штраф не хватает. Возись с ним, гнидой хохляцкой. Э, – ткнул он в мою сторону дубинкой, – ну-ка встал и свалил давай отсюда. Пока ноги ходят. Еще раз увижу, отведу вон за пути, кишки поотшибаю. Пшел!