На протяжении всего Нового времени благотворительные заведения контролировались аристократическими семьями и церковными иерархами и традиционно считались подходящими сферами общественной деятельности для женщин знатного происхождения. Несмотря на то что филантропическая направленность этих организаций постепенно затеняла значимость классовых разграничений, превращаясь в инструмент политического и социального планирования, они были полигоном для поиска компромисса между новыми правящими классами и местным истеблишментом новообразованного Итальянского королевства. Переход от общественного служения к культуре гражданского общества стал переходом к специальному обучению и профессиональной эволюции социальной работы, открыв знатным женщинам неожиданно плодотворную сферу деятельности для внедрения новых идей в образовании[236].

Если викторианская Англия предложила Европе первую модель социальной поддержки, а бисмарковское законодательство развивало идею социально ориентированного государства, стремясь избежать крупных конфликтов, то в новом Итальянском государстве правительственный контроль над социальной политикой стал неотъемлемой частью реорганизации его институциональной структуры. Целью Gran Legge («Большого закона»), принятого в 1862 году, было утверждение примата государства в управлении благотворительными организациями и их средствами. Поставив благотворительную деятельность под контроль местных властей, этот закон позволил духовенству и аристократии, зачастую представленной женщинами, сохранить свои места в административных советах[237]. По данным переписи, проведенной в провинции Неаполя, там насчитывалось 314 организаций, главным образом религиозных. Цифра значительная и достаточная для того, чтобы дать аристократической элите и городским правящим классам возможность укрепить связи между старыми и новыми институтами[238].

В отличие от общественного устройства Центральной и Северной Италии, где политическая деятельность женщин зависела от местных особенностей, в основном от связей местной администрации с деловыми кругами, в Южной Италии курс на эмансипацию высших классов возникал из другого рода социального взаимодействия. Взаимосвязь между домашними и публичными обязанностями, в других местах побуждавшая женщин из буржуазии ввязаться в борьбу за независимость и конституционализм, здесь испытала влияние аристократического фактора гражданской культуры, подпитываемой транснациональными связями. Прагматичное использование либеральных и католических структур, внутри которых понятие общественного служения стало частью стиля жизни, поощряло инициативы, продвижению которых способствовали новые властные группы, состоявшие из аристократов и мелкого дворянства, занятого профессиональной деятельностью.

Если обратить внимание на эволюцию общественной роли аристократок, традиционно занимавшихся благотворительной деятельностью, и на эволюцию филантропической работы, постепенно ставшей частью государственной политики и гражданского сознания новых правящих классов, органичное участие аристократок в процессе национального становления заставляет по-новому взглянуть на полученное ими образование и соотношение традиции и новаторства в культурном пространстве XIX столетия[239]. Не отказываясь от сознательной демонстрации социальных различий, знатные дамы Южной Италии стали стратегически значимым звеном при переходе от правления Бурбонской династии к Савойской. Их политическая культура и унаследованные традиции, полученные и впоследствии переданные дальше в первую очередь через модель интеллектуального наставничества по женской линии в роду, позволили им постепенно приобрести новых приверженцев.