Меня начинает мутить от просторов и бесконечности. Когда Эффи зовет нас переодеваться, я даже не возражаю.

Иду к себе, отдаюсь на милость команды подготовки, которая долго колдует над моими лицом и прической. Цинна приносит прелестное рыжее платье, с узором в виде осенней листвы. Питу очень понравится.

Эффи в последний раз повторяет с нами расписание на день. Кое-где победителей возят по городу под ликование толп, однако местные жители, очевидно, нужнее сейчас на полях и в садах, так что мы просто выступим на площади перед Домом правосудия. Когда-то это большое мраморное сооружение было не лишено красоты… увы, время его не пощадило. Даже по телевизору можно заметить, как покосилась крыша, как зеленый плющ стыдливо пытается прикрыть осыпающийся фасад. Площадь зажата между обветшалыми витринами магазинов, по большей части – пустующими. Состоятельные обитатели дистрикта явно живут не здесь.

Наше выступление должно пройти на так называемой веранде, на вымощенном плиткой пространстве под сенью крыши, которую держат колонны. Нас с Питом представят публике, мэр прочитает спич в нашу честь, а мы ответим благодарственной речью, заготовленной в Капитолии. Хорошо, если трибут прибавит несколько теплых слов от себя лично, упоминая погибших союзников. Придется заговорить о Руте и Цепе. Я еще дома много раз пыталась выжать из себя хоть одно предложение, но застывала над белым листом бумаги. Вспоминать о них – значило растравить ужасные раны. К счастью, Пит ухитрился что-то накропать для нас обоих. В конце торжества нам вручат какую-нибудь памятную табличку – и поведут в Дом правосудия, на особый праздничный ужин.

Вокзал приближается; Цинна окидывает меня критическим взглядом, меняет оранжевую ленту на золотистую и закрепляет на груди круглую брошь с пересмешницей – ту, что была на мне во время Голодных игр.

Цветами поезд не встречают. Команда из восьмерых миротворцев торопится проводить нас к бронированному фургону. Когда дверь с грохотом захлопывается, Эффи презрительно фыркает:

– Можно подумать, мы какие-то преступники.

«Не мы, а я», – проносится у меня в голове.

Фургон подъезжает к Дому правосудия, и нас бегом, не давая времени оглядеться, заталкивают внутрь. Хотя я чувствую аппетитные ароматы грядущего ужина, плесень и разложение пахнут сильнее. С площади долетает гул толпы. Мы цепочкой шагаем к парадному выходу. Кто-то цепляет на платье микрофон. Пит берет меня за руку. Мэр представляет нас, и тут массивные двери со стоном распахиваются.

– Шире улыбки! – командует Эффи, подталкивая нас с Питом.

Ноги сами несут вперед.

Мелькает мысль: «Вот оно. Вот когда мне придется убеждать всех в своей нежности к Питу». Между тем торжество расписано по секундам. На поцелуи просто нет времени. Значит, придется выкроить.

Слышатся бурные аплодисменты; в отличие от Капитолия, публика здесь не свистит и не гикает. Проходим через тенистую веранду и замираем на вершине большого мраморного лестничного пролета, под ослепительным солнцем. Немного привыкнув к свету, я различаю дома, увешанные пестрыми флагами, дабы скрыть запустение. Площадь заполнена зрителями, но опять же, в масштабах местного населения это – капля в море.

Как обычно, у подножия сцены сооружен помост для членов семей погибших трибутов. Со стороны Цепа сидит ссутулившаяся старуха и крепкая, мускулистая девушка – сестра, наверное. А вот со стороны Руты… Я была не готова увидеть ее семью. Родителей, еще не оправившихся от горя. Пятерых младших ребятишек, так похожих на мою покойную союзницу. Те же стройные, легкие тела, то же сияние в карих глазах. Они удивительно похожи на стаю черных птичек.