Флавий берет меня за подбородок и скорбно вздыхает:

– Жаль, что Цинна не разрешил ничего менять.

– Да уж, мы бы сделали из тебя конфетку, – прибавляет Октавия.

– Вот погодите, когда она подрастет, – зловеще вставляет Вения, – Цинна уже не отвертится.

Что он им тогда разрешит? Раздуть мои губы, как у президента Сноу? Сделать татуировки на груди? Окрасить кожу пурпуром и врастить в нее драгоценные камни? Покрыть лицо художественной резьбой? Превратить руки в лапы с хищными крючковатыми когтями? Пересадить на щеки кошачьи усы? В Капитолии мне встречалось и не такое. Эти люди хоть представляют себе, какими уродами кажутся нам, обыкновенным смертным?

Значит, однажды я стану беспомощной жертвой капризов моды. Мало того, что все тело болит и требует сна; впереди маячит навязанный брак; президент угрожает убить моих близких, если не справлюсь, – так тут еще и это!.. В итоге к началу обеда, за который Эффи, Цинна, Порция, Хеймитч и Пит уселись, не дожидаясь меня, я окончательно раскисаю и не могу ни с кем говорить. Зато остальные наперебой радуются еде и тому, как сладко можно выспаться в поезде. Все в восторге от нашего тура. Ладно, все, кроме Хеймитча. Мучаясь похмельем, он отщипывает от булки маленькие кусочки. Мне тоже кусок не лезет в горло: то ли от горя, то ли переела с утра. Лениво помешиваю бульон, отхлебываю пару ложек. На Пита, своего будущего супруга, даже смотреть не могу, хотя он нисколько не виноват.

Соседи по столу замечают мое настроение, но я пресекаю любые попытки втянуть меня в беседу. А потом поезд останавливается. Появляется проводница и объясняет: это не дозаправка. Что-то там поломалось, и мы простоим не меньше часа.

Эффи впадает в раж. Достав расписание, она подробно расписывает, как эта непредвиденная задержка повлияет на нашу дальнейшую жизнь вплоть до скончания века. Слушать ее становится просто невыносимо.

– Эффи, да всем наплевать! – вырывается у меня.

Все смотрят с укоризной; даже Хеймитч, которого тоже бесит ее болтовня.

– Нет, правда наплевать! – повторяю я, ощетинившись, и покидаю вагон-ресторан.

Что за жуткая духота! Мне становится дурно. Чуть ли не выломав дверь вагона, не обращая внимания на сработавшую сигнализацию, спрыгиваю на землю. А где же снег? Теплый благоухающий воздух ласкает кожу. Неужели за сутки можно так далеко уехать на юг? Я шагаю вдоль рельсов, щурясь на яркое солнце. В душу закрадываются первые сожаления: Эффи-то здесь при чем? Надо бы возвратиться и принести извинения. Вспышка – признак дурных манер, а манеры для этой женщины слишком важны. Однако ноги сами несут меня прочь, мимо поезда, в даль. Остановка продлится не менее часа. Можно идти целых двадцать минут в одну сторону и только потом развернуться: времени хватит с лихвой. Вместо этого, пройдя пару сотен ярдов, я сажусь на траву и устремляю взгляд перед собой. Интересно, пошла бы я дальше, окажись в руках верный лук и стрелы?

Через некоторое время за спиной раздаются шаги. Наверняка пришел пожурить Хеймитч.

– Знаешь, у меня нет настроения слушать нотации, – обращаюсь я к пучку зеленой травы под ногами.

– Хорошо, постараюсь быть кратким, – отзывается Пит и садится рядом.

– Я думала, это Хеймитч.

– Нет, он еще не догрыз свою булку. – Пит с осторожностью пристраивает на земле искусственную ногу. – Что, неудачный день?

– Да так, – отвечаю я.

Он набирает в грудь воздуха, точно перед прыжком.

– Слушай, Китнисс, я все хотел с тобой поговорить о своем поведении. Ну, тогда, в поезде. По дороге домой. Я ведь знал, что между тобой и Гейлом что-то есть. И ревновал – еще прежде, чем нас объявили парой. Я был не прав: Голодные игры закончились, и ты мне ничем не обязана. Прости.