Стыдись! Расправь нахмуренные брови
И грозных взглядов не кидай, не рань
Супруга своего и властелина:
Гнев губит красоту, как ниву – град;
Как вихрь, он славу добрую развеет,
И ничего приятного в нем нет.
Сердитая жена – источник мутный,
Противный, засоренный, безобразный;
Им каждый погнушается; никто,
Как бы ни жаждал, капли не проглотит.
Муж – это господин твой, жизнь, защитник,
Глава и повелитель; о тебе
Печется он, трудам тяжелым тело
На суше и на море подвергая.
Он в стужу днем и в бурю ночью бдит,
Пока в тепле ты почиваешь дома,
И просит дани от тебя одной:
Любви, приветливости, послушанья –
Уплаты малой за огромный долг.
Обязанности подданных к монарху
И жен к мужьям их – сходны меж собой.
И та, что своенравна и сварлива
И честной воле мужа не покорна, –
Кто, как не дерзостный бунтарь, она,
Изменник любящему господину?
На вашу глупость стыдно мне смотреть:
Вы там воюете, где вы должны бы
Молить о мире, преклонив колени;
Повелевать, главенствовать хотите,
Хоть долг ваш – покоряться и любить!
Как слабо, нежно, мягко наше тело,
Негодно для трудов и для борьбы, –
Так, с ним в согласье, разве не должны
Сердца и чувства наши быть нежны?
Строптивые, бессильные вы черви!
И я была заносчива, как вы,
И вспыльчива; я резко отвечала
На слово словом, выпадом на выпад.
Теперь же вижу я, что наши копья –
Соломинки: так силы наши слабы.
С чем нашу слабость я сравнить могла бы?
Чем кажемся сильней, тем мы слабей.
Нет в гневе пользы нам; к ногам мужей
Склонитесь, жены; пред своим готова
Я долг исполнить, лишь скажи он слово.
(V, 2)

Тон этой речи на удивление неясен. Сломлена ли героиня? Покорена, принижена, смирилась ли с подчиненной ролью? Кажется, ее слова о бесконечной женской слабости предполагают именно такое прочтение. Однако сам факт, что Катарине отведен непрерывный монолог из сорока пяти строк – во много раз длиннее всех остальных реплик в пьесе, – противоречит этой трактовке. Может быть, она заранее приготовила и отрепетировала речь о патриархальных ценностях и теперь декламирует ее с немалой долей сарказма? О чем говорят появившиеся под конец рифмы: слабы – могла бы, слабей – мужей, готова – лишь слово? О чеканной стройности ее новой картины мира или о том, что тирада давно заучена и отскакивает от зубов? Катарина так долго и упорно обличает собственный пол, что бесконечные повторы, возможно, придают ее речам ироническую окраску, опровергая видимый смысл. А уж называть женщин «строптивыми, бессильными червями» – не есть ли это явный и намеренный перебор? Может, она сговорилась с Петруччо, чтобы выиграть пари? Они не обменивались репликами с предыдущего акта, и мы не можем узнать, подстроено ли это выступление Катарины, и если да, то когда и как. Или Катарина в самом деле обучилась примерному поведению и раскаялась в прежних неблаговидных поступках? Вроде бы именно об этом она говорит, когда перечисляет обязанности женщин по отношению к мужьям. Или ее дух окончательно повержен?

Все эти трактовки складываются из отдельных деталей представления. Что делают остальные актеры во время длинного монолога Катарины и как они ее слушают – внимательно, насмешливо, смущенно? А Петруччо? Жена утверждает, что готова склониться к его ногам, но ее заявление будет звучать совершенно по-разному, если она в этот момент упадет перед ним на колени или же, к примеру, останется стоять, с вызывающим видом скрестив руки на груди. Список вопросов можно продолжать до бесконечности. Петруччо отвечает на монолог жены единственной короткой репликой: «Кет, поцелуй меня. Ай да жена!» (V, 2) (он по-прежнему не может осилить ее полное имя). Для ранних текстов Шекспира («Укрощение строптивой» впервые было издано в 1623 году в составе посмертного собрания сочинений, которое мы теперь называем Первым фолио) характерно почти полное отсутствие таких сценических указаний, где пояснялось бы, что происходит с персонажами и