– Да все вы понимаете, мой дорогой, – вздохнула княгиня. – В том-то и дело, что вы оба не свободны. Вы скованы по рукам и ногам. Цепями неимоверной тяжести и крепости. Потому что за каждым из вас другой мир. И не просто другой, чужой, а – враждебный, с которым не может быть примирения.
– Господи, да мы русские люди!
– Русские. Да не те…
– И что же делать?
– Не знаю. Только Ирину мне безумно жаль, потому что поступит она, как и должно русской женщине.
– То есть?
– Пожертвует собой.
– Но почему она должна жертвовать собой? Зачем?
– Потому что она не может иначе. Доля наша такая, доля русских баб…
– И что она сделает с собой?
– Не знаю. Помните, как у Ивана Алексеевича Бунина в рассказе? Герой получает письмо. Это была ласковая, но твердая просьба не ждать ее больше, не пытаться искать, видеть… Бесполезно длить и увеличивать нашу муку… Это про нее, про Ирину. Она поступит именно так.
– Как?
– Принесет себя в жертву.
Бывшие служащие вишистской милиции, выполнявшие во время оккупации Франции задания гестапо, теперь примазывались к партизанам. Участие в наказании женщин, которые вступали в связь с немцами, казалось самым очевидным способом проявить свою лояльность новой власти. Наказать беззащитных женщин – значит войти в круг победителей. Остричь легкомысленную женщину наголо и выставить на поругание – означало зачислить себя в число борцов Сопротивления. А толпа с удовольствием наблюдает за издевательством.
Из воспоминаний французского партизана
Глава IX
Это был американец
Распрощавшись с Трубецкой, Ребров, подумав, решил вернуться в «Гранд-отель»: в конце концов, задачу наблюдать за происходящим и делать выводы никто не отменял. Припарковав машину, он вдруг ясно услышал два выстрела.
От громоздкого черного автомобиля, стоящего совсем недалеко от входа в отель, в сторону развалин бежал человек с пистолетом. На мгновение остановившись, человек обернулся и тут же пропал среди обрушенных стен…
Когда Ребров подбежал к машине, он увидел, что правая дверца распахнута, а шофер, сержант Советской армии, лежит головой на руле.
– Живой? – спросил Ребров, осторожно откидывая тело на спинку сиденья.
Сержант застонал.
– Кто стрелял? Кто это был?
– Американец, – еле слышно прошептал сержант. – Форма американская…
От отеля к автомобилю, рядом с которым стреляли, уже неслась американская военная полиция. Когда они подбежали, сержант был уже мертв.
– Американцы звонят, извиняются, – сказал Руденко, положив трубку телефона. Он обвел взглядом присутствующих. На утреннее совещание в кабинете Руденко, едва успевавшего отвечать на звонки, были приглашены Покровский, Зоря, Александров, Филин и Ребров, как непосредственный свидетель происшедшего.
– Не верят они, что это мог сделать американец, – разводит руками Руденко. – Говорят, что ваш сотрудник ошибся или не расслышал… Товарищ Ребров, так ты точно расслышал, что сказал сержант?
– Точно. Ошибиться я не мог, – Ребров встал, чтобы его ответ звучал как можно убедительнее, по-официальному.
– Да ты сиди, – махнул рукой Руденко.
– Но, товарищ генерал, – вмешался Филин, с которым Ребров поздно ночью обсуждал ситуацию. – Это не значит, что это был именно американский военнослужащий. На кой им это нужно?
– То есть?
– Это мог быть немец, раздобывший американскую форму. Кстати, убежал-то именно в сторону развалин, где раньше работали военнопленные… Это мог быть один из них.
– Мог-то он мог, да поди теперь разбери… Главное, на кой ему это было нужно?
– Все говорят, что это было покушение на вас, Роман Андреевич. Журналисты уже передали эту версию в газеты… – вмешался Покровский. – А покушение на вас, главного обвинителя от СССР, это уже очень серьезно. И очень многим на руку.