– Что ж, у каждого своя конюшня, – равнодушно пожала плечами Марлен. – Каждый выбирает ту, что ему подходит.

 – Знаете, недавно немецкая девушка плюнула ей в лицо…

 – Ну, если учесть, что Гитлер называл ее своей любимой актрисой…

 – Как раз не за это.

 – А за что же?

 – Она набросилась на Чехову потому, что теперь ходят слухи, будто она была русским агентом.

 – А она действительно им была? – с явным интересом спросила Марлен.

 – Не знаю. Я с ней не работал.

 – А зачем вы мне это рассказали?

 – Вы не боитесь, что немцы сейчас относятся к вам так же, как к Чеховой? Как к предательнице, а не как к героине?

 – Это их проблемы. Немцы сами выбрали Гитлера. И были с ним до самого конца. Им не на кого жаловаться. Но, уверяю вас, в меня они плюнуть не посмеют. Немцы знают как вести себя с победителями.

И тут на них налетела Пегги. Она на сей раз была в строгом деловом костюме.

 – Привет, Марлен! Боже, как я рада!.. Мы столько не виделись!..

Марлен обняла Пегги.

 – Последний раз это было в Париже, моя дорогая. Сразу после освобождения…

 – Ты надолго сюда, в Нюрнберг? Может быть, собираешься сделать фильм про этот процесс?

 – Нет, пока все это выглядит совсем не кинематографично… Надеюсь, когда будет выступать русский обвинитель… Кстати, в каком он звании, Денис?

 – Генерал.

 – Я надеюсь, ваш генерал будет в мундире и сапогах. И в какой-то момент достанет из своих галифе пистолет и пристрелит какого-нибудь Геринга!.. Вот это было бы кино!

 – Да, это была бы сенсация, – согласилась Пегги.

 – Ну, вряд ли это случится, – улыбнулся Ребров. – Это совершенно невозможно, уверяю вас. Генерал Руденко умеет держать себя в руках.

Тут Марлен принялась раздавать автографы и улыбки окружившей их со всех сторон публике.

 – Пойдемте в бар, выпьем что-нибудь, – потянула Реброва за руку Пегги. – Хорошо, что я сегодня не надела свою солдатскую форму, а то бы выглядела как жалкая подражательница Марлен. И тогда мне пришлось бы застрелиться.

В баре Пегги, прищурившись, посмотрела на Реброва.

 – А где же наша княжна? Я ее давно не видела.

 – Она приболела.

 – О, я надеюсь, ничего серьезного! Она очень мила. Очень! В аристократах все-таки что-то есть… Я люблю аристократов, – с вызовом сказала Пегги. – Хотя вам, представителю пролетарского государства это, наверное, не по вкусу.

 – Ну, американское общество тоже не назовешь аристократическим, – отбился от наскоков Ребров. – А сами вы, Пегги, не голубых кровей?

 – Я? Увы… Мой папа был простой ирландский пьяница и безжалостно лупил мою бедную мать. И меня с братьями заодно. В детстве я все время была голодна, мороженое было для нас недостижимой мечтой… Но потом я разобралась, что к чему в этом мире.

 – И как он устроен, этот самый мир?

 – О, весьма сложно. Но есть одно правило, которое надо соблюдать, – уже совершенно серьезно сказала Пегги.

 – И какое?

 – Не давать себя в обиду, – жестко сформулировала Пегги. – Никому и никогда не давать себя в обиду. Люди сразу чувствуют, кто может дать сдачи, а кто нет. С кем можно связываться, а с кем не стоит. Я из тех, с кем связываться не стоит. Но для друзей я готова на многое…

Пегги многозначительно посмотрела на Реброва.

 – Подарили бы мне какую-нибудь сенсацию от русской делегации, а? Я бы сумела вас отблагодарить…

 – Пегги, за вами и так должок, – засмеялся Ребров. И напомнил: – Кто подарил вам сенсацию с эсэсовцами?

 – Я помню и скоро преподнесу вам ответный подарок… Но неужели русские не готовят какой-нибудь сюрприз? – напирала Пегги. – А мне кажется, ваш Сталин любит всевозможные сюрпризы.