– Боже правый, – выпучила глаза Оливия. – Ты стала мамой.

Она даже не почувствовала, как мужская рука легла ей на плечо.

– Хорошо, а теперь дайте-ка посмотреть, что у нас тут.

Он был из «скорой», Оливия не слышала, как они подъехали. Но когда обернулась и увидела лицо этого человека, такое сосредоточенное, невозмутимое, она была готова расцеловать его.

Марлин стояла на лужайке перед домом, слезы ручьем текли по щекам.

– Оливия, – всхлипнула Марлин, – ну ты даешь!

Оливия поднялась и отправилась бродить по дому. Но разве это дом? Скорее уж нора, в которой обитает мышь, – таким она ощущала свое жилье с некоторых пор. Посидела недолго на маленькой кухне, опять встала, миновала комнату, откуда видно все, как они с Генри именовали свою спальню, с кушеткой под окном, кое-как застеленной сиреневым одеялом, – здесь спала Оливия со дня смерти мужа, – и вернулась в гостиную, где на обоях по обе стороны от камина виднелись потеки – следы, оставленные прошлогодними снегопадами. Она опустилась в глубокое кресло у окна и принялась качать ногой. Вечера становились бесконечными, а ведь некогда Оливия любила долгие вечера. Над заливом сверкало солнце, опускаясь все ниже. Дорожка солнечного света тянулась по дощатому полу до ковра.

Досада и растерянность только усиливались, и Оливия начинала злиться. Она подбрасывала ногу все выше и выше, а когда стемнело, произнесла вслух:

– С этим надо разобраться раз и навсегда.

И набрала номер Джека Кеннисона. Месяцем ранее она лежала рядом с этим мужчиной, либо ей это приснилось. Значит, так, если к телефону подойдет Берта Бэбкок – или любая другая женщина, – Оливия просто положит трубку.

Джек ответил на втором гудке.

– Алло? – будто нехотя отозвался он. – Мне звонит Оливия Киттеридж?

– Откуда ты знаешь? – ужаснулась Оливия, вдруг вообразив, что он может видеть ее, сидящую в своей гостиной.

– А у меня есть такая штучка, «определитель номера» называется, поэтому я всегда знаю, кто мне звонит. И штучка утверждает… погоди-ка, дай еще разок взгляну… точно, звонок от Генри Киттериджа. И поскольку мы знаем, что это не может быть Генри, я предположил, что звонишь ты. Привет, Оливия. Как поживаешь? Я очень рад, что ты позвонила. Я уж думал, мы больше никогда не поговорим друг с другом. Мне тебя не хватало, Оливия.

– Два дня назад у меня случились роды. – Сдвинувшись на край кресла, Оливия смотрела на почерневший залив.

Секундная пауза, и Джек переспросил:

– Что у тебя случилось? Роды?

Она поведала ему все как было, слегка откинувшись в кресле и перекладывая трубку из одной ладони в другую. Джек хохотал как сумасшедший.

– Восхитительная история, Оливия! Господи, ты приняла роды. Это же замечательно!

– Ну, когда я позвонила сыну, он не нашел это таким уж замечательным. Голос у него был… даже не знаю какой. Он явно предпочел бы поговорить о своих делах.

Ей казалось, она слышит, как Джек обдумывает ее слова.

– Ох, Оливия, – сказал он наконец, – твой мальчик, увы, – великое разочарование.

– Так и есть.

– Приезжай ко мне, – сказал Джек. – Садись в машину и приезжай в гости.

– Сейчас? На улице уже темно.

– Если ты не ездишь в темноте, я сам за тобой приеду.

– Я пока езжу в темноте. До скорого свидания, – закончила она разговор.

В ванной она сняла новую куртку с веревки, пятно высохло.

Джек встретил ее в рубашке с коротким рукавом. Кожа у него на руках заметно обвисла, тонкая рубашка обтягивала огромный живот, но и у Оливии живот не маленький, и она это знала. По крайней мере, зад был прикрыт. Зеленые глаза Джека поблескивали, когда он с поклоном впустил ее в дом.