Гамелен уныло молчал. Сил на то, чтобы собраться, сконцентрироваться, не было. Страшно болела голова. Видимо те, кому был поручен захват в Париже, решили перестраховаться и припечатать его как следует. То, что вокруг наблюдал Дидье, тоже особой радости не приносило.

– Что – нет настроения, мсье? – с циничным видом оскалился фон Репель. – Как я вас понимаю! Окажись я на вашем месте, я тоже, наверное, затосковал бы. Но так уж устроена жизнь: одной из двух противоборствующих сторон всегда суждено проиграть. Так происходит все вокруг нас: начиная от игры в шахматы и заканчивая грандиозным сражением. А где-то между двумя этими крайностями находимся мы с вами, мсье Гамелен. И я вам скажу – это далеко не худший вариант. Вы сделали свой ход и проиграли. Я сделал ход – и выиграл.

Француз безмолвствовал. Да и что тут можно было сказать? Пока не спрашивают конкретно, можно и помолчать.

Он приподнял голову и уставился на противоположную стену. Вот здесь можно было и удивиться, поскольку одна-единственная деталь интерьера кабинета контрастировала со всем остальным. По сравнению со спартанской обстановкой, где все было призвано способствовать продуктивной работе с допрашиваемыми, она выпадала из общего ряда. На стене висела небольшая, яркая картинка, изображавшая центр города Дрездена в восемнадцатом веке. Здания в стиле барокко, нарядная и праздничная толпа во время какого-то городского праздника, синее небо – все это настраивало на мажорный лад. Гамелен вспомнил этот вид. Незадолго до войны, в тринадцатом году ему довелось быть в Дрездене, и он будто перенесся в то лето, вспомнил и огромный купол церкви Фрауэнкирхе и...

– Любуетесь? – поймал его взгляд фон Репель. – Наверное, удивляетесь, что делает тут эта картинка? Она осталась от моего предшественника. Человек он был хороший, ответственный и любил комфорт. Даже в таких помещениях он старался создать некий уют. Я, придя сюда, многое убрал, а вот до этой вещи как-то все не доходят руки. А может быть, и оставить ее? Что скажете?

– Не знаю...

– В общем, так, мсье, давайте перейдем непосредственно к делу. Предлагаю сотрудничество, – фон Репель направил свет лампы в лицо пленнику.

– Что? – вскинул голову Гамелен. Несмотря на испуг, он презрительно хмыкнул. – Не по адресу обратились. Я французский офицер и лучше умру, чем буду сотрудничать с врагом. Мои предки столетиями стояли на страже интересов Франции. Можете и не пытаться заманить меня на скользкий путь предательства! – не без патетики высказался Дидье.

– Впечатляет, нечего сказать, – ехидно произнес фон Репель. – Право, мне стоило бы пригласить сюда зрителей и взимать с них плату за просмотр столь высокохудожественного исполнения. К сожалению, специфика нашего ведомства не позволяет мне сделать этого. А жаль! Не смешите меня: для вашей «прекрасной Франции» вы – предатель!

– О чем это вы?

– А вот смотрите – номер «Пари суар», где черным по белому написано о том, что капитан Гамелен сбежал к германцам с секретными документами.

– Что это? – хмуро спросил француз. – Очередная уловка? Поищите кого-то другого, кто станет плясать под вашу дудку.

– Ну, зачем же? Мы не настолько глупы, чтобы подсовывать вам какую-то грубо сляпанную фальшивку. Этим грешит скорее ваша контрразведка.

Гамелен взял со стола газету и ужаснулся. Да, это была правда.

В этот момент раздался резкий звук телефона. Дидье, у которого нервы были напряжены до предела, вздрогнул. Уж слишком много всего свалилось на него в последнее время. В голове, словно стеклышки калейдоскопа, мелькали недавние события: бомбардировка Парижа, русский поручик, театр, танцовщица, удар по голове... Он поморщился, глядя, как офицер с явным неудовольствием из-за прерванной «беседы» снимает трубку.