Читать Бабеля – истинное наслаждение. Это пир для гурманов стиля, праздник для книгочеев – до того поразительно богатство его речевой культуры, его откровенная и ароматная стилизация под библейский слог. Сам Бабель возмущался своими собратьями по перу, которые были равнодушны к слову: «Я бы штрафовал таких писателей за каждое банальное слово!»

Как точно определил Бабеля литературовед Марк Слоним: «Он и в революцию пришел болезненным интеллигентом-се-митом, несшим в душе горечь гонимых поколений и отраву безнадежности и иронии.

Он и описал не взрывы революционной энергии, не взлеты и мечты революции, а ее кровь и грязь: каинову печать ее обыденного ужаса, нелепую фантастику ее борьбы. Он всегда лучше описывал отступления и военные неудачи, чем победы…»

Читатели восторгались его вещами, а официальная критика утверждала, что в его писаниях – «небылица, грязь, ложь, вонюче-бабье-бабелевские пикантности».

Писать Бабель начал рано и первый рассказ написал по-французски. Талант Бабеля отметил Максим Горький и посоветовал юному дарованию отправиться «в люди». «В людях» Бабель провел семь лет: был солдатом, служащим (в том числе и в ЧК!), рабочим, корреспондентом разных газет.

В 1924 году появился первый рассказ из серии «Конармия». «Конармия» – это целый материк слез и страданий простых людей: «Мы падаем на лицо и кричим на голос: горе нам, где сладкая революция?..» Предводитель Первой конной Семен Буденный был возмущен повествованием Бабеля, усмотрел в нем клевету на доблестных бойцов своей армии (а среди них было много откровенных громил и садистов) и окрестил его «бабизмом», «сверхнахальной бабелевской клеветой».

После «Конармии» Бабель прославился «Одесскими рассказами». Помните, как старая родоначальница слободских бандитов громко свистнула, что даже соседи покачнулись, а Беня Крик сказал: «Маня, вы не на работе, холоднокровнее, Маня…»?

Не все приняли «Одесские рассказы»: кто-то хвалил, кто-то ругал, но не критика задевала Бабеля, а часто встречаемые проявления антисемитизма в стране. Как-то в разговоре с Паустовским Бабель взволнованно сказал:

– Я не выбираю себе национальность. Я еврей, жид. Временами мне кажется, что я могу понять все. Но одного никогда не пойму – причину той черной подлости, которую так скучно зовут антисемитизмом.

Писал Бабель медленно, скрупулезно, как ювелир, граня свои алмазы, доводя их до бриллиантового блеска. Внешностью Исаак Эммануилович не впечатлял: «Это была фигура приземленная, – вспоминал Лев Славин, – прозаическая, не связанная с представлением о кавалеристе, поэте, путешественнике. У него была большая лобастая голова, немного втянутые плечи, голова кабинетного ученого. Не любил давать интервью. Однажды на вопрос о своих ближайших планах ответил, как отрезал: «Хочу купить козу».

В быту Бабель был насмешником. Часто говорил по телефону: «Его нет. Уехал. На неделю. Передам». Причем говорил это женским голосом. Одну из своих возлюбленных женщин – Тамару Каширину называл по-разному, от «Дорогая красавица средних лет» до «Уважаемая дура!». Однако обижаться на Бабеля было невозможно – умный, лукавый, веселый человек!»

В отличие от Пастернака, Бабель старался идти в ногу с эпохой, он даже на Первом съезде советских писателей пропел осанну Сталину: «…Посмотрите, как Сталин кует свою речь, как кованы его немногочисленные слова, какой полны мускулатуры. Я не говорю, что нужно писать, как Сталин, но работать, как Сталин, над словом нам надо».

Но разве Бабель был один, вознося Сталина до небес? Так же пели, хвалили и восторгались другие писатели, в частности, Юрий Олеша, по поводу «нашего друга и учителя, любимого вождя угнетенных всего мира – Сталина». И – бурные, долго не смолкающие аплодисменты.