Изабель опустила рамку с фотографией Жанны на одежду, которую уже уложила в чемодан. И немного помедлив, добавила к ней семейный снимок: родители в нарядной воскресной одежде; справа от отца – Матильда, темноволосая, женственная; слева от матери – она, девочка-блондинка; а за их спинами – Дельфина, Жанна и Беатрис.

Снимок был сделан в руанском парке; на заднем плане среди платанов прогуливалась по гравию забывшая обо всем на свете парочка. На переднем сидела у ног отца белая собачка семьи Фурмантье.

Изабель заглянула в застывшее лицо отца, в темные отчужденные глаза над густыми усами. Как же трудно будет ему понять поступок дочери, подумала она. Да он почти и не предпринимал никогда таких попыток.

Она уложила еще два платья и блузку с зубчатой каемкой. Для разъездов ей понадобится побольше ноской одежды: плащ, туфли, в которых можно подолгу ходить. Возможно, она сможет послать за остальными вещами, когда доберется до места, в которое они направятся.

Изабель старалась не делать пауз, не задумываться. Ей хотелось покинуть дом – одной или со Стивеном, – прежде чем решимость оставит ее и она начнет размышлять о практических деталях.

Она услышала приближавшиеся к ее комнате шаги и, обернувшись, увидела в двери Стивена, бросилась к нему, прижалась головой к его груди.

– Ты поразительная женщина, – произнес он.

– Что мне сказать детям?

– Попрощайся с ними, скажи, что напишешь позже.

– Нет. – Изабель отступила от него, покачала головой. Из глаз ее потекли слезы. – Я обошлась с ними дурно. И притворяться, что это не так, не могу. Я просто оставлю их – и все.

– Не прощаясь?

– Да. Поторопись, Стивен. Нужно уходить. Я готова.

Взбегая по лестнице к своей комнате, Стивен услышал этажом ниже женский крик и плач. Следом захлопали двери, и голос Грегуара спросил, что происходит. Стивен побросал в небольшую кожаную сумку свой паспорт, записные книжки, рабочие отчеты, бритву и перемену одежды. Он спустился на второй этаж и увидел Лизетту, стоявшую в ночной сорочке в дверях своей спальни. Девушка была бледна и напугана.

– Что происходит? – спросила она. – Почему все кричат?

Стивена охватила жалость к ней. Он молча отвернулся от Лизетты и торопливо пошел к комнате Изабель. Та уже надела плащ и зеленую шляпку с пером. И выглядела теперь трогательно молодой.

– Все хорошо? – спросил Стивен. – Пошли?

Она взяла его ладонь в свою, посмотрела в серьезное лицо Стивена. Улыбнулась, кивнула и подхватила с пола чемодан.

Каждый уголок, каждый неожиданный коридорчик, что поместились под острой крышей с ее спорящими один с другим скатами, наполняли звуки голосов и шагов – тяжелых, неуверенных, стремительных и возвращавшихся, развернувшись, вспять. Кухонная дверь стучала и покачивалась на петлях, – это Маргерит и кухарка сновали между столовой и кухней под предлогом уборки посуды и замирали в коридоре, напрягая слух. Наверху лестницы появился Стивен, обнимавший рукой талию Изабель, он провел ее мимо ошеломленных взглядов и робких вопросов.

– Отправишься в ад! – повторил от дверей гостиной Азер.

Минуя эту дверь, Изабель ощутила усилившийся нажим ладони Стивена на ее поясницу. А достигнув порога дома, обернулась и увидела на изгибе лестницы бледную Лизетту. И, затрепетав, вывела Стивена в темноту ночи.

Азер приказал детям ждать на площадке лестницы, а сам направился в комнату Изабель. Сорвал с кровати одеяло, оглядел простыни. Провел по ним ладонью. Простыни были чистыми, накрахмаленными, едва-едва смятыми телом его жены. Он поднялся наверх, в комнату жильца, и сдернул одеяло, которым укрывался Стивен. Узкая кровать пребывала в несколько большем, чем у Изабель, беспорядке – то ли Стивен спал не так крепко, то ли горничная, стеля постель, прилагала меньше стараний, – но никаких свидетельств прелюбодеяния и здесь видно не было: простыни чистые, с аккуратной складкой посередке.