Стивен смотрел, как мадам Азер медленно поворачивается, чтобы взглянуть в глаза Берара. И увидел, как ее глаза немного расширились, когда она обнаружила на его улыбавшемся лице капельки пота, проступившие в духоте столовой. Господи, подумал Стивен, неужели она – мать ужинавших с нами девочки и мальчика?

– Думаю, нам все же стоит открыть окно, – холодно произнесла мадам Азер и встала, зашуршав шелковой юбкой.

– А вы, Азер, тоже человек музыкальный? – спросил Берар. – Когда в доме звучит музыка, это хорошо для детишек. Мы с мадам Берар поощряем пение наших детей.

Берар говорил и говорил, а в голове Стивена роились мысли. Как величаво оборвала мадам Азер болтовню этого нелепого человека. Конечно, он всего лишь провинциальный фанфарон, но определенно не привыкший, чтобы кто-то ему перечил.

– Я с удовольствием провожу вечера в концертах, – скромно сообщил Азер, – однако назвать себя меломаном не решился бы. Я просто…

– Глупости. Музыка – демократический вид искусства. Не нужны ни деньги, чтобы покупать ее, ни образование, чтобы изучать. Требуется всего лишь пара вот этих приспособлений. – Берар взялся руками за свои большие розовые уши и подергал их. – Ушей. Дарованных вам при рождении Богом. Не стоит стесняться своих предпочтений, Азер. Грех ложной скромности приводит лишь к торжеству низкого вкуса.

Берар откинулся на спинку кресла и покосился на уже открытое окно. Похоже, легкий сквозняк испортил ему удовольствие от сентенции, якобы им и сочиненной.

– Однако простите меня, Рене, – сказал он. – Я перебил вас.

Но Азер уже возился с черной вересковой трубкой, уминая в ней пальцами табак и шумно всасывая через нее воздух. Добившись потребного результата, он чиркнул спичкой, и миг спустя голубая спираль дыма завилась вокруг его лысой головы. В молчании, наступившем перед тем как он ответил другу, все услышали щебет певших в парке птиц.

– Патриотические песни, – произнес Азер. – Вот к чему я питаю особенное пристрастие. Оркестры, игравшие «Марсельезу», когда наша армия уходила сражаться с пруссаками, и тысячи голосов, сливавшихся в единый хор. Какой это был, наверное, день!

– Но, если вы простите мне такие слова, – сказал Берар, – это пример практического применения музыки – попытка возбудить в солдатах боевой дух. Между тем любое искусство, используемое для достижения целей практических, утрачивает присущую ему чистоту. Разве я не прав, мадам Азер?

– Полагаю, что правы, месье. А что думает об этом месье Рейсфорд?

Оцепеневший на миг от ее вопроса, Стивен взглянул на мадам Азер, и глаза их впервые встретились.

– У меня нет на этот счет никакого мнения, мадам, – быстро совладав с собой, ответил он. – Полагаю, впрочем, что если песня трогает сердце человека, она уже хороша.

Берар выбросил вперед руку.

– Капельку коньяку, Азер, – сказал он. – Спасибо. Ну-с. Я собираюсь проделать нечто, способное выставить меня дураком и внушить вам недобрые мысли на мой счет.

Мадам Берар недоверчиво хохотнула.

– Я собираюсь спеть. Да, и отговорить меня вам не удастся. Я намереваюсь спеть песенку, которая была весьма популярной в дни моего детства, а дни эти, смею вас уверить, миновали давным-давно.

Более всего аудиторию удивила быстрота, с какой Берар, сделав свое заявление, приступил к исполнению песни.

Вот только что они вели чинную послеобеденную беседу и вдруг он обратил их в беспомощных слушателей, склонившись вперед в кресле, упершись локтями в стол и запев заливистым баритоном.

Берар неотрывно смотрел на сидевшую напротив него мадам Азер. Она же, не в силах выдерживать его взгляд, потупилась, уставившись в тарелку. Неудобство, ею испытываемое, Берара ничуть не смущало. Азер покручивал в пальцах трубку, Стивен изучал поверх головы певуна стену. Мадам Берар с горделивой улыбкой взирала на мужа, дарившего песню хозяевам дома. Мадам Азер, покраснев, поерзывала в кресле под немигающим взглядом Берара.