– Не волнуйтесь, – астроном вернул князя в кресло, – Моя мать, как вы, наверное, знаете травница, она делает настои и отвары вместе с двумя русскими травницами. Она дала княжне не яд, а наоборот, противоядие. Человека, которого им попытаются отравить, сначала будет рвать, потом пронесёт, а через час он уснёт крепким сном, так как в состав сбора входят травы, что вызывают сон, – Кеплер медленно ходил от окна к доске и обратно.

– Я догадываюсь, кто приходил за ядом и кого хотят отравить, – сиплым голосом выдавил враз постаревший боярин.

– Я тоже догадываюсь. У нас в Вершилово так не поступают.

Это был удар. Немец, меньше трёх лет живущий в Вершилово, говорил «у нас». А князь Долгоруков и ответить на это ничего не мог. И на самом деле в семитысячном городе вообще не было преступности, не было воровства, не было пьяных драк, да и самих пьяных тоже не было. Здесь можно было посреди ночи гулять по улице и ничего не произойдёт, тут даже рогаток не было. Здесь было всего два наказание, за первое самое маленькое прегрешение отрезали прилюдно ухо, а за второе полагалось тоже прилюдное холощение. Так второго наказания ещё ни разу и не применили, до всех и с первого раза доходило. В этом городе не было кабаков и распутных девиц, не было нищих и убогих, их сюда просто не пускали, не было мальчишек попрошаек. Здесь были чистота и порядок, тут даже ни кому в голову не придёт бросить мусор на сверкающую чистотой улицу. И вдруг появляется боярин Долгоруков, и его дочь хочет отравить другого человека. И этот человек – жена князя Петра Дмитриевича Пожарского. Как бы и самому Владимиру Тимофеевичу не пришлось выметаться из Вершилова без уха, за нерадивое воспитание дочери.

– Да, дела! – совсем сник боярин.

– Я надеюсь, ты, князь, сам разберёшься со своей дочерью, – сочувственно проговорил астроном и протянул боярину стакан с водой, что наполнил сейчас из стоявшего на столе гранёного кувшина.

Владимир Тимофеевич выпил воду, лязгая непослушными зубами, встал с кресла и, поклонившись Кеплеру, вышел из кабинета астронома. Он не помнил, как попал домой, а там крик и ор. Машеньку рвало сильно, а теперь она спит, и добудиться её не получается.

Князь прикрикнул на домочадцев и, разогнав их по комнатам, схватил за рукава обеих Марф, и жену и дочь, поволок их в кабинет Петра Дмитриевича. Там он плюхнулся в кресло и не глядя на дочь, обращаясь только к жене начал.

– Марфа Васильевна, ведь неправильно мы с тобой поступили, что отдали за князя Петра Дмитриевича Пожарского Машеньку.

– Как так, что-то случилось, – встрепенулась княгиня.

– Случилось. Марфа, вот, посчитала, что это несправедливо и такой завидный муж должен был ей достаться, и отравила сестру кровную, – всё ещё не глядя на дочь, проговорил князь.

– Так что умрёт теперь Машенька, – заголосила княгиня и принялась реветь в три ручья, прося помощи у богородицы.

– А ну, цыть! – прикрикнул Долгоруков, – Жива, здорова Маша, травница Марфуше-разумнице под видом отравы продала наоборот противоядие, – теперь только оба родителя уставились на дочь.

– Ты, что же это наделала окаянная, – поднялась на дочь княгиня и залепила ей звонкую пощёчину.

Отравительница молчала и только сильнее насупливала брови.

– Ах, ты дрянь эдакая, на родную кровь руку подняла, – начала было снова голосить Марфа Васильевна, но князь остановил её.

– Стоп! То есть на родную сестру руку нельзя поднять, а на другого человека, пожалуйста. Трави Марфушка всех подряд, так что ли? – князь аж позеленел и переводил глаза только с одной дурёхи на другую.