Мы вошли в огромный зал со стенами, увешанными длинными стягами с гербом Холенцов – трехглавым драконом. «Слава, доблесть, смирение» – было написано на гербе.

В зале быстро собралось несколько вельмож. Многие ахали, увидев Агнесс. Эдгар с мрачным видом подпирал стену, скрестив руки на груди. О таких, как он, говорят «порочная красота». Баронет был очень хорош собой: темноволосый, зеленоглазый, с породистым лицом. Но сквозь приятные черты молодого человека наружу выглядывала Тьма.

В зале появился мужчина в длинном одеянии. Жрец, догадалась я. Священнослужитель острой иглой добыл кровь барона и Агнесс из их ладоней и смешал алую жидкость в прозрачной чаше, при этом бормоча какое-то заклинание.

Кровь засияла ровным золотом. Это подтверждало принадлежность Агнесс к роду Холенцов. По залу пронеслись ахи и вздохи. Вельможи по очереди кланялись Агнесс.

— Да будет пир! — громко воскликнул барон. — Нам больше не по кому скорбеть!

— Астелла! Сестрица! Как же я рад! — вскричал Эдгар и обнял Агнесс.

Однако его улыбка в этот момент показалась мне фальшивой.

Собравшиеся продолжали радоваться и восхвалять богов. Досталось и нам. Барон», глядя в нашу сторону, очень проникновенно заговорил о «неравнодушных сердцах. В общем, нас с Кларой похвалили за помощь.

Я старалась прятать лицо под капюшоном, раздумывая, как бы половчее сбежать. Но место барона занял баронет Эдгар. Брат Агнесс-Астеллы выдавил несколько фраз, свидетельствующих о его глубочайшей радости. Его сестра вежливо улыбалась, чуть склонив голову.

Нам с ней не дали поговорить. Астеллу увели в её покои, с ней ушёл барон. Свита баронета – сплошь молодые люди с лицами, не обремененными интеллектом – бряцая ножнами, живо всосалась в одну из арок галереи.

К нам подошёл слуга и предложил отвести в комнату для гостей. К нашей огромной радости там уже исходила паром огромная деревянная кадушка с горячей водой. Но я уступила очередь Кларе, а сама выскользнула в коридор. Пробежав по галерее, понаблюдала, как слуги готовят к пиршеству огромный трапезный зал.

В углу зала репетировали акробаты, а на балконе – музыканты. В такой суете затеряться было несложно.

Кухню я нашла почти сразу, помнила, в котором из переходов нужно было повернуть, да и аппетитные запахи вели лучше всякого сопровождающего.

Там было шумно. На огромных плитах скворчали, шипели и булькали огромные чаны с едой, поваренок крутил вертел с кабаном над очагом.

Мне несколько раз предложили пищу и вино, но я отказалась, сделав вид, что просто заблудилась. Поинтересовалась, кому отдать одежду для стирки, и мне показали небольшую дверь, ведущую в правый дворик.

Но девочку-потеряшку я нашла гораздо раньше. Услышала голоса: требовательный старушечий и жалобный детский, и затаилась под лестницей, с которой эти самые голоса и доносились:

— Мерзкая грязнуля! — возмущённо бормотал пожилой голос. — Как ты могла изгадить новое нарядное платье?

— Госпожа, — бормотал тоненький детский голосок. — Я не знаю... Я... Оно болело и жгло... И я не смогла сдержаться.

— Нужник не так далеко, идиотка! Если простыла, нужно было сказать и попросить ведро. Эх, кабы насчёт вас, побирушек, не распорядился сам молодой господин, — продолжала неистовствовать невидимая старуха, — я бы заставила тебя трудиться с ночи до зари, чтобы отработать стоимость испорченного платья. Но господин щедр и милостив. Он сам радуется возвращению сестры и готов порадовать своих соратников. Тебе велено было вымыться душистым мылом и тихо сидеть в комнате, ожидая приказа.