Эх, народец нынче хилый, драться с этими людьми…
Мне померяться бы силой с ЧЁРТОМ, чёрт меня возьми!..

Но Миронову чего-то не хватало. – Вы, наверное, не дочитали сценарий до конца, – сказал он поэту. – Мой герой кончает жизнь трагически…

Ни слова не говоря, гласит легенда, Энтин удалился на кухню и сочинил последнюю строфу:

На опасных поворотах
трудно нам, как на войне,
и, быть может, скоро кто-то
пропоет и обо мне:
«Вжик-вжик-вжик, уноси готовенького…»

Миронов молча обнял его. Так же, я думала, Энтин кинется со всех ног выполнять просьбу Рины Зеленой.

– Для Рины? Ни за что! – вскричал он неожиданно.

Старые счеты. В «Золотом ключике» Рина сыграла трехсотлетнюю черепаху Тортилу. Она должна была восседать якобы на огромном листе кувшинки, а на самом деле на резиновой камере от колеса МАЗа. Вода – пять градусов, колесо крутится, качается, кресло с берега подтягивают на веревке, вокруг лягушки…

– И вы хотите, чтобы я туда попёрлась? – возмущалась Рина.

Глядь, она уже плывет по болоту на колесе и поет песню на слова Энтина, которую каждый из нас слышал сто тысяч раз и знает наизусть:

Затянуло бурой тиной
Гладь старинного пруда…
Ах, была, как Буратино,
Я когда-то молода.
Был беспечен и наивен
Черепахи юный взгляд.
Все вокруг казалось дивным
Триста лет тому назад…

– Когда по радио на полном серьезе диктор объявляет: «Романс Тортилы. Исполняет Рина Зеленая», я себя чувствую тенором Большого театра, – говорила Рина Васильевна.

Оказывается, жаловался Энтин, в арии Тортилы, имелся пятый куплет.

Слова были такие:

Старость все-таки не радость,
Люди правду говорят.
Как мне счастье улыбалось
Триста лет тому назад…

Шедевр. Огласить эти слова Рина Зеленая категорически отказалась.

Не знаю почему, но уже тогда, в 1982-м, я ее поняла. Но и безутешный Энтин достоин был сострадания. «Романс Черепахи» слышался из каждого окна. Его без конца крутили по радио, показывали по телевизору. И всюду без этого пронзительного четверостишия.

– Я ей человеческим языком объяснял, – бушевал Энтин, – это ж не вы, это че-ре-па-ха! Она и слышать ничего не хочет. Спела без куплета. Теперь его никуда не вставить – и фильм, и пластинка вышли без него.

Что мне было делать? Звоню Рине.

– Песни нет? Энтина нет? И никого, кто написал бы для меня хоть когда-нибудь что-нибудь хорошее, хронически нет? На всем белом свете? Я так и знала…

Все у меня внутри оборвалось от этих ее слов. Будь я не Москвиной, а Бородицкой, сама написала бы для нее песню. Стала бы мыть посуду после обеда и сочинила. Ладно, думаю, скажу хотя бы на прощание что-нибудь хорошее. Как раз мне дали почитать ее «Разрозненные страницы». Кстати, она там пишет:

«…К моим выступлениям на телевидении я до сих пор отношусь с чувством ненормального беспокойства и тревоги. Я совсем не сплю за две недели до и одну неделю после выступления. …Поэтому, когда кому-то придет в голову желание обязательно включить в передачу Рину Зеленую и очень ласковый, обычно женский, голос по телефону просит меня выступить по телевидению, я в первое мгновение трусливо отвечаю: „Нет!“ Потом совесть побеждает страх и заставляет спросить, что именно мне предлагают сделать. И слышу ответ:

– Сделайте что-нибудь…»

Ну я и сказала:

– Прочитала вашу книгу – с наслаждением.

– Да? – недоверчиво спросила Рина Васильевна. – И что же в ней такого? Все как с ума посходили. …Вы заметили, что она грустная?

– Конечно. Смешная и грустная, настоящая.

– Мне звонил министр культуры, – она немного смягчилась. – И мне даже не пришло в голову его о чем-нибудь попросить.