Я никак не могла понять, почему она надевала роскошный туалет из парчи ради моего брата и удовольствовалась воскресным платьем для встречи короля. Но отец, по-видимому, одобрил это, ибо кивнул, когда увидел ее, и заметил: «Так лучше».

Но я все-таки была с этим не согласна. И вдруг, не успели мы опомниться, как к нам нагрянуло все общество из шато. Мадам ле Гра де Люар подъехала к воротам парка в своей карете, сын сопровождал ее верхом, а с ним – еще множество всадников, в том числе несколько дам, все в охотничьих костюмах, которые, как мне показалось, пребывали в некотором беспорядке. Вокруг ехали грумы и егеря. Совсем иначе представляла я себе королевский кортеж.

– Король, – шепотом обратилась я к матери, – где же король?

– Тише, – прошептала она. – Вон он, слезает с лошади, разговаривает с мадам ле Гра де Люар.

Я чуть не расплакалась от разочарования: как, этот пожилой господин, перед которым мадам ле Гра де Люар присела в глубоком реверансе? Он же ничем не отличается от остальных. На нем охотничья куртка и панталоны, и парик даже не завит. Возможно, утешала я себя, это потому, что он весь день провел на охоте, а его парадный парик возят в специальном сундучке. Оглядев толпу женщин – жен мастеров и работников, которые собрались, чтобы его приветствовать, король небрежно помахал им рукой и усталым голосом обратился к хозяйке: «Мы все рано позавтракали и умираем с голода. Где мы обедаем?»

Таким образом, против первоначальных намерений, посещение мастерских, которое прежде стояло на первом месте, отложили. Мигом отдали приказания и изменили весь ход работы у печи, хотя это было нелегко и крайне неудобно, а король вместе с гостями проследовал в шато обедать на добрые три часа раньше, чем предполагалось. Мне потом передавали, что мадам ле Гра де Люар настолько растерялась, что ей пришлось принимать сердечные капли, и я подумала: так ей и надо, она это заслужила, за то, что грубо разговаривала с мамой. Работники, занятые у печи, прождали несколько часов, пока король со свитой соизволил вернуться в мастерские, хорошо отдохнув и сытно подкрепившись. У нас же в животах было пусто. Гости, пришедшие в отличное настроение, смеялись и болтали, дамы то и дело восторженно вскрикивали при виде того или другого, но тут же отвлекались на что-нибудь третье; создавалось впечатление, что они не понимают решительно ничего.

Матушку представили королю, который отпустил через плечо какое-то замечание, обращаясь к одному из приближенных, – мне кажется, речь шла о ее росте, она ведь была значительно выше его, – а потом все пошли дальше, а мы – следом, чтобы посмотреть, как работает Робер, как он управляется со стеклодувной трубкой. Он проделал все с необыкновенным изяществом, поворачивая трубку то так, то эдак, вертя ее в руках небрежно, словно вокруг никого не было и никто на него не смотрел, но я-то прекрасно знала, что он видит и короля, стоявшего в двух шагах от него, и дам, которые им любуются.

«Какое великолепное зрелище!» – восхитилась одна из них, и даже я, в свои шесть лет, понимала, что она имеет в виду не трубку и не то, что с ней делал Робер, но самого моего брата. А потом случилась ужасная вещь. Мой брат Мишель, который стоял позади, в толпе подмастерьев, ступил вперед, чтобы получше рассмотреть королевскую свиту, и, поскользнувшись, растянулся во весь рост у самых ног короля. Красный от стыда, он поднялся на ноги, но король добродушно похлопал его по плечу: «Постарайся, чтобы такого с тобой не случилось, когда сделаешься стеклодувом. Ты давно здесь работаешь?»