Солнце светило, и на небе ни облачка, словно и погода способствовала наиблагопристойнейшему из праздников. Духовой оркестр шёл за колонной с транспарантами, наполняя город невыносимым блеском начищенных труб и музыкой. За духовым оркестром в нарядных, украшенных белыми цветами колясках ехали сочувствующие.

Гришка стоял под липой, нервно отрывая листок за листком, и ждал коляску Белова. Он сначала даже и не узнал коня. Жеребец был украшен белыми цветами – вплетены в гриву и в хвост. Вся упряжь тоже в цветах. Гришка поморщился. Коляска просто представляла собой большой букет. В сердцевине которого и сидела барышня. Как райская птичка. Она посмотрела на Гришку, узнала и улыбнулась.

У Гришки мгновенно вспотели ладони, и он первый раз почувствовал волнение перед тем, как увести коня. Раньше это было весело и просто. Он подходил к коню, и начинал шептать, ещё издали. Неважно что, нужна была лишь правильная интонация. Конь косил на него, прядал ушами, а потом замирал и доверчиво совался мордой в ладонь Гришки. В этот момент Гришка брал коня за повод, недоуздок, а то и просто за гриву, и уводил. Потом вскакивал, и конь покорялся с радостью такому седоку.

Барышня, не переставая улыбаться, протянула Гришке корзинку для пожертвований. Он, как заворожённый, шагнул на мостовую и подошёл к коляске. Барышня держала изящную корзинку с надписью «на борьбу с чахоткой». Она улыбнулась Гришке так, что у него закружилась голова, и протянула ему белую розу:

– Ромашек не было, и я решила, что белая роза сможет её заменить!

Гришка вытащил самую крупную купюру, какая у него была, положил в корзинку и хрипло сказал:

– Сможет, только если вы позволите поцеловать вашу руку, – от волнения у него по щекам пошли красные пятна.

Барышня смутилась и протянула руку для поцелуя.

Только Гришка притронулся губами к кружевной перчатке, почувствовав сквозь переплетения нитей нежную кожу, и вдохнул нежный девичий аромат, как гдето рядом взорвалась шутиха, потом вторая, третья… Рано, ах как рано начали взрывать шутихи его помощники!

Жеребец дёрнулся и встал на дыбы. Кучер натянул вожжи, но жеребец не поддался, захрипел. Дамы заметались и послышались визги. Гришка выпустил руку барышни, подскочил к жеребцу, на ходу шепча свои цыганские заговоры. В руке коротко блеснуло лезвие ножа. Через мгновение Гришка держал жеребца за повод, а обрезанные постромки валялись на булыжной мостовой. Кучер понял, что лошадь увели прямо у него изпод носа, страшно заматерился, дёрнул снова за вожжи, и упал в коляску не удержавшись. Вожжи тоже были обрезаны.

Жеребец быстро успокоился, ткнулся мордой Гришке в шею, фыркнул. Гришка двигался словно во сне, надо было бежать – он медлил и не мог оторвать взгляда от барышни. Уже рядом свистели жандармы, бежали, расталкивая нарядную публику, а Гришка всё чегото ждал.

– Розу, вы забыли розу! – крикнула барышня и кинула цветок Гришке. Он поймал, зажал в зубы, бесовски сверкнул очами, и понял, что он украл не только коня, но и сердце…

* * *

Неделю Гришка просидел рядом с жеребцом, ожидая каждую минуту, что придут жандармы. Белая роза увяла, но выброшена не была. На прогулку размяться Гришка выводил жеребца ночами, в самую темень, а днём прятал в своей развалюшке.

Гришка стал дёрганый. По уму, так надо было продать коня и бежать из города. За такого ромалы отвалили бы, не скупясь, для своего барона на подарок. Но Гришка медлил и ждал. Непонятно чего ждал. Гневно смотрел на увядшую розу и выговаривал ей. Зачем? Зачем цыгану такая женщина? Что, она сможет жить в кибитке? И в поле рожать? Роза молчала, и постепенно становилась жёлтой, пергаментной, высыхая без воды и осыпаясь от гневных слов Гришки.