Гурли последовал за Валкареньей, я в ужасе медлил. Валкаренья, обернувшись ко мне, улыбнулся.

– Не беспокойся, – сказал он. – Чтобы прилипнуть, Сосуну нужно несколько часов, и потом, его легко снять. Если ты случайно до него дотронешься, он тебя не схватит.

Я собрался с духом, протянул руку и коснулся одной из живых нитей. Она была мягкая, влажная и немного скользкая. Только и всего. Нить порвалась довольно легко. Я шел сквозь эту чащу, выставив вперед руку, наклоняясь и разрывая паутину. Полицейский молча шагал за мной.

Потом мы встали в дальнем конце пещеры, там, где исполинский Сосун был пониже. Валкаренья с минуту созерцал громадную тушу, а потом указал куда-то фонариком.

– Смотри, – сказал он. – Конечное Единение.

Я посмотрел. Луч высветил одно из темных пятен, кляксу на ржаво-бурой поверхности. Я пригляделся. В пятне стояла голова. Как раз посреди черной кляксы; было видно только лицо, хотя и оно покрылось тонкой красноватой пленкой. Но черты я узнал сразу. Пожилой шкин, морщинистый и большеглазый. Глаза его были закрыты. Но он улыбался. Улыбался.

Я подошел ближе. Чуть пониже, справа, из вязкой массы выглядывали кончики пальцев. И больше ничего. Тела уже не было, Сосун втянул его в себя и переварил или сейчас переваривал. Старый шкин был мертв, и кровопийца поглощал его труп.

– Каждое темное пятно – след Единения, – водя фонарем, как указкой, говорил Валкаренья. – Конечно, со временем пятна сходят. Сосун постоянно растет. Лет через сто он заполнит зал и вылезет в коридор.

Сзади послышался шорох. Я оглянулся. Кто-то еще шел через паутину.

Вскоре она поравнялась с нами и улыбнулась. Старая шкинская женщина, нагая, груди – ниже талии. Разумеется, Посвященная. Сосун покрывал большую часть ее головы, а на спине болтался еще ниже, чем груди спереди. От пребывания на солнце Сосун стал ярким и прозрачным. Было видно, как он пожирает кожу на спине женщины.

– Кандидатка на Конечное Единение, – пояснил Гурли.

– Популярная пещера, – усмехнувшись, добавил Валкаренья.

Женщина не заговорила с нами, мы тоже ничего ей не сказали. Улыбаясь, она прошла мимо. И легла на Сосуна.

Маленький Сосун, сидящий у нее на голове, казалось, почти растворился, утонул в теле пещерного великана. Шкинка и исполинский Сосун слились воедино. И все. Она просто закрыла глаза и спокойно лежала, словно спала.

– Что это? – спросил я.

– Единение, – сказал Валкаренья. – Только через час что-нибудь станет заметно, но Сосун уже засасывает ее. Говорят, это реакция на тепло тела. Через день она погрузится совсем. Через два она будет как этот… – Фонарь нашел наполовину залепленное пленкой лицо.

– Вы можете прочитать ее чувства? – спросил Гурли. – Может быть, это нам поможет.

– Хорошо, – согласился я. Любопытство победило отвращение.

Я раскрылся навстречу женщине. И в душу ко мне ворвалась буря. Впрочем, буря – не совсем то слово. Это было нечто огромное и грозное, сильное и жгучее, оно ослепляло, от него захватывало дух. Но в то же время – спокойное и нежное, хотя нежность была горячей иной ненависти. Кто-то тихо звал меня, пел, как сирены, что-то неодолимо манило, влекло меня к себе, омывая все мое существо ярко-красными волнами страсти. Оно одновременно переполняло и опустошало. Откуда-то слышалась громкая бронзовая музыка колоколов, песнь любви, бескорыстия и духовной близости, приобщения к радости единения, возвещающая, что одиночества больше нет.

Да, это была буря, душевная буря. Но она лишь отдаленно напоминала обыкновенную бурю эмоций, как вспышка сверхновой звезды напоминает взрыв, и неистовство этой бури было неистовством любви. Меня любили, я был нужен, колокола взывали ко мне и пели об этой любви, я протягивал руки и прикасался к своей любимой, я хотел быть с ней, хотел слиться с ней и никогда не разлучаться. Я вновь оказался на гребне громадной волны, волны пламени, навсегда взмывшей к звездам, но теперь я знал, что волна никогда не врежется в берег и я никогда больше не буду лежать один на темной равнине.