– Он догнал меня. Ударил и потащил к дороге. Я не смогла вырваться, кричала, тогда он снова меня ударил и я потеряла сознание. Очнулась уже в телеге.

– И что? – я сосредоточен и представляю, как всё происходило, как ей было страшно, больно, но это не прошибает во мне сострадания. Сама во всём виновата.

Сказать бы ей об этом, пристыдить, но я сдерживаюсь. Не время и не место выяснять, кто прав, а кто виноват. Нужно исправлять то, что уже случилось.

– Как долго мы ехали?

Утираю грязный пот со лба, встряхиваю головой. Каждый удар сердца отдается тупой болью в висках.

– Не знаю. Часа полтора, два.

Аня крепко сжимает ступни и нервно раскачивается, а я опускаюсь на матрас и всё прислушиваясь к звукам снаружи, вожусь с колодкой – нужно найти способ открыть её. Перед глазами проносятся сцены, в которых он заходит сюда с ножом или бензопилой в руках и рубит нас на части. Или насилует Аню…

Выдыхаю посильнее, чтобы справиться со страхом, но это не помогает. Я парализован и шокирован.

Где же этот урод? Когда придет обратно? И что будет, когда он всё-таки явится?

Эти мысли подстегивали меня, поэтому я не бросал попыток освободиться. Силы во мне иссякли, но старался я как мог – всё пробовал оторвать цепь, сломать замок, бил им о петлю в стене, но это ничего не дало – зря только тратил энергию.

Легко и просто это всё не закончится. И мы можем умереть здесь – вот, что самое паршивое.

Всем своим существом я отказываюсь принимать факт того, что это реально и ничей не розыгрыш, но вязкий и холодный страх, всё больше расползающийся по венам, расстилающийся под кожей, неумолимо убеждает меня в том, что всё по-настоящему и, действительно, происходит именно с нами.

– Если бы ты просто разбудила меня… – говорю я дрожащим, но строгим голосом, – то мы бы…

– Моя вина… – соглашается Аня. – Не сверни я на том повороте…

– Но ты свернула, – ядовитым тоном подхватываю я. – И теперь нам грозит смерть!

Аня ложится и рыдает, а я, опершись о стену, пытаюсь предположить, что же с нами будет дальше.

За дверью раздаются шаги.

Это он.

Спускается, встает перед дверью, вставляет ключ в замочную скважину, со скрипом прокручивает его и… дверь открывается.

К чему это приведет, я не знаю, но вместо того урода на пороге совершенно для нас с Аней неожиданно появляется девушка. Или женщина. Сходу и не разобрать, сколько ей лет. Выглядит она и молодо и зрело одновременно. Внешне ей не больше тридцати, но судя по уставшим глазам и большим мешкам под ними, изможденному лицу и глубоким морщинам на лбу, она намного старше, чем может показаться.

Нос похож на птичий клюв, под густыми черными бровями бегают лисьи глазки, побледневшие губы иссушены. В тугом темно-зеленом платье, выглаженном и вычищенном, заношенных тапках. Грудь как два мандаринчика, меж которых свисает длинная чуть ли не до пола коса с проседью.

Хорошая новость (если в нашей ситуации эти два слова прозвучат уместно) заключается в том, что она… похожа на нормального человека. У неё обычное лицо, две руки и ноги, хоть и болезненно тонкие, худые, обыкновенное выражение лица.

И еще она безоружна. У неё нет бензопилы, удавки, ножа на худой конец или бритв, коими обычно орудуют маньяки в фильмах ужасов. Подмышками у нее зажаты лишь две тонкие подушки, а в правой руке она держит ведра без ручек, сложенные друг в друга.

Не могу понять, что меня больше смущает – её странная улыбка или то, что она стоит неподвижно и не говорит ни слова.

Она пришла, чтобы отпустить нас?

Почему нет?

Возможно, она приходится тому уроду сестрой или теткой (на мать не похожа и по возрасту не подходит) и, поняв, какое безумие и зверство сотворил её умалишенный братец или племянничек, пришла к нам, чтобы извиниться и снять с нас эти хреновы цепи.