В институте Меннинджера девушка, уже четыре года парализованная, заставила размякшие мышцы ног держать ее вертикально, пока она оглядывалась вокруг. Чей-то голос звал на помощь, кому-то она была необходима.

У Лукаса Гарнера перехватило дыхание, и он рывком остановил свое кресло. Единственный среди окружавших его пешеходов, словно пораженных сильнейшей головной болью, Гарнер прислушивался. В этих эмоциях должна была крыться информация! Но он ничего не смог услышать. Чувство потери стало его собственным, оно высасывало волю к жизни, и казалось, он тонет в черном приливе.

– Это не повредит, – сказал Кзанол-Гринберг спокойным, убедительным и очень громким голосом. Сила голоса, надеялся он, пробьется через вопли Мэсни. – Ты способен это ощущать, но оно не повредит. В любом случае ты храбр, как никогда прежде.

Мэсни перестал кричать, но страдание было написано на его лице.

– Все в порядке, – сказал Кзанол-Гринберг. – Спи.

Он провел пальцами по лицу Мэсни. Тот обмяк. Машина продолжала скользить по бетону на воздушной подушке, нацелившись на цилиндрический корпус «Ленивой восьмерки-3». Кзанол-Гринберг не вмешивался. Он не мог достать до пульта с заднего сиденья, а Мэсни был не в том состоянии, чтобы помочь. Вытянувшись, Кзанол-Гринберг мог бы выключить воздушную подушку. Но это в том случае, если бы он хотел разбиться.

Ментальный крик прервался. Кзанол-Гринберг положил руку на плечо Мэсни и сказал:

– Ллойд, останови машину.

Мэсни принял управление. Его паника исчезла без следа. Машина плавно опустилась на землю в двух метрах от внешнего корпуса огромного транспортного корабля.

– Спи, – сказал Кзанол-Гринберг, и Мэсни заснул.

Вероятно, это пойдет ему на пользу. Он все еще под гипнозом; проснувшись, окажется под еще более глубоким. Сам же Кзанол-Гринберг не знал, чего хочет. Возможно, отдохнуть и подумать. Поесть тоже не помешает, решил он. Он узнал разум, оглушивший своей болью половину Канзаса, и ему нужно было время, чтобы осознать, что сам он – не Кзанол, тринт, повелитель всего сущего.

Раздался нарастающий рев, вдали взорвался фузор. Кзанол-Гринберг увидел, как по бетону расплескалась и постепенно исчезла волна огненного дыма. Он не мог понять, что произошло. Осторожно опустил ментальный экран – и сообразил.

Это ракетные ускорители. Кзанол отправился за вторым скафандром.

Корабли, телескопы и Родильный астероид – вот отличительные черты Пояса.

Столетие назад, когда Пояс начал заселяться, корабли имели ионный двигатель, атомные батареи и вспомогательные химические двигатели ориентации. Теперь же применялись термоядерные трубки, основанные на методе специальной закалки внутренней поверхности кристаллическо-цинковых трубок; они отражали большинство форм энергии и вещества. Компактные конверторы воздуха заменили баллоны и гидропонику, по крайней мере для перелетов месячной длительности, хотя в межзвездных колонизационных кораблях все еще приходилось выращивать съедобные растения. Корабли стали меньше, надежнее, разнообразнее, дешевле, гораздо быстроходнее. Они неудержимо размножались. В Поясе летали десятки тысяч кораблей.

Телескопов же там были миллионы. На каждом корабле имелся хотя бы один. Телескопы на троянских астероидах следили за звездами, а Земля приобретала эти данные в обмен на семена, воду и промышленные изделия, потому что земные телескопы расположены слишком близко к Солнцу, они не защищены от искажений, обусловленных гравитационным искривлением света и солнечным ветром. Телескопы следят за Землей и Луной, но эти записи засекречены. Телескопы наблюдают друг за другом, пересчитывая элементы орбит всех важных астероидов, по мере того как планеты сбивают их с курса.