Но в конце концов сверхчеловеком из них двоих оказывается Андрей. Ибо он вырывается на свободу не просто так. Нет, он из туалета бежит в свою комнату, потрошит подгузники, забирает один из них и торжественно приносит его Даше.

Расслабься уже, мать, дает он понять. Есть же работающие ненасильственные технологии.

18 ноября

Я конечно, понимаю, как непросто Андреичу в этом жестком мире. Как он мается и борется. Вот, например, больше яблок сорта «Медовый хруст» он в жизни любит, может, только мать и отца (но и это не точно, а также желаемое за действительное). Где бы ни был и что бы ни делал, в какой-то момент он хватает меня за руку и тащит (потому что я упираюсь) к холодильнику. Он пока не может открывать его сам: какие-то восхитительно сильные магниты держат дверцу. Там, справа внизу, обычно лежит вожделенное. Но не всегда, ибо и «Медовый хруст» бывает конечен и не сразу возобновляем.

И вот в чем трудность жизни Андрея в таком периоде его раннего созревания. И как в таких адских условиях бороться и побеждать? Как донести до этих людей, что нет мочи никакой?! Он снова хватает меня за руку, опять тащит, и я знаю, куда, на полдороге бросает, потому что понимает, что без этого бессмысленного балласта будет быстрее, хватает с дивана книжку «Numbers», возвращается ко мне. Фу, почти все, дело почти сделано. Он открывает эту книжку и тычет в третью страницу. Там нарисовано большое яблоко.

Ведь иначе-то как объяснить?!

А, кстати, еще один способ – коробка из-под каши. Овсянка, допустим, с яблоком, и яблоко нарисовано. Не в натуральную величину, но бросается, слава Богу, в глаза.

Однако коробка с кашей, черт возьми, не всегда под рукой.

19 ноября

Андрей днем отказывается спать, слоняется по дому, тычется в разные места и не может найти себе применения. Но он же хочет спать. Но уже не может. То есть ситуация вступила в опасную стадию вероятного бессмысленного и мучительного крика.

В какой-то момент он, уже просто шатаясь, подходит ко мне, сидящему за столом, и как он это любит, пробивается не без труда, кряхтя, меж моих ног, застывает на мгновение, с некоторой тревогой осматриваясь вокруг, и проворно забирается с моей уже помощью наверх, оказываясь тоже за столом на моих коленях.

Но я-то подготовился к его явлению. Я убрал хлеб, кусочек соленого огурца, кусочек ветчины и, наконец, главную угрозу – яблоко, которое я вообще-то намерен съесть сам.

Все это я успел спрятать за большой красной кружкой с Дедом Морозом (время подходит, в деле тематические кружки).

И вроде все хорошо. Мне себя не в чем упрекнуть. Но тут мальчик издает победный клич, подскакивает и тянется за большим и длинным рулоном ветчины, лежащим на краю стола. Он хватает его и тянет к себе.

Он еще никогда в жизни не ел ветчину. И ему не надо, вроде даже нельзя. Но он успевает откусить, и я понимаю: это конец. Не потому, что ребенок отравится. А потому, что ему нравится.

И отобрать невозможно. То есть можно, конечно, вырвать, и даже такая попытка предпринимается. Но он начинает рыдать, как я и предполагал, так безутешно, что сердце разрывается, и все тут.

А когда он кусает ветчину, то даже смеется от счастья. И какую-то песенку напевает. Такого раньше не было. Он просто счастлив. Что вообще происходит? И что с этим делать? Прахом пошли все творожки и каши, которые он ел всю свою недолгую, но яркую жизнь.

И тут мне в голову приходит красивая мысль. Вы оцените. Я беру его и отношу в кроватку вместе с ветчиной. И он мгновенно засыпает с ней в обнимку. Мертвым сном, не дотянувшись даже до нее зубами в очередной раз и замерев на полпути.