Я вздохнул. Я же вижу, когда деваться некуда.

– И огниво.

Он протянул мне огниво едва ли не прежде, чем я успел это сказать.

– Я поневоле обратил внимание, что у вас пальцы в чернилах, – сказал он, указывая на мои руки. – У меня есть бумага, отличная бумага! И перья, и чернила тоже. Что может быть хуже, чем сочинить песню и не суметь ее записать?

Он протянул мне кожаную папку с бумагой, перьями и чернильницей.

Я покачал головой, помня, что кошелек маэра отнюдь не бездонный.

– Да нет, лудильщик, сдается мне, песни писать я пока что бросил.

Он пожал плечами, по-прежнему протягивая мне папку.

– Ну, не песни, так письма! Я знаю одного парня, которому как-то раз пришлось вскрыть себе вены, чтобы написать записку возлюбленной. Это, конечно, весьма романтично. И очень символично. Но еще и весьма болезненно, негигиенично и смотрится жутковато, если честно. Так что теперь он всегда носит при себе перо и чернила!

Я почувствовал, как кровь отхлынула от моего лица: слова лудильщика напомнили мне о том, о чем я совсем позабыл в спешке, уходя из Северена. Денна! После разговора с маэром о разбойниках, двух бутылок крепкого вина и бессонной ночи мысли о ней совершенно вылетели у меня из головы. И я ушел после нашей ужасной ссоры, не сказав ни слова! Что она подумает, раз я так жестоко разговаривал с ней, а потом взял и исчез?

Я был уже в целом дне пути от Северена. Не мог же я вернуться только затем, чтобы предупредить ее, что ухожу? Я поразмыслил. Нет. А кроме того, Денна сама столько раз исчезала без предупреждения, не сказав ничего на прощание… Уж конечно, она меня поймет, если я поступлю так же…

«Глупо… Глупо… Глупо…» Мои мысли метались по кругу: я пытался сделать выбор из нескольких равно неприятных вариантов.

И тут хриплый рев лудильщикова осла навел меня на мысль.

– Скажи, лудильщик, а ты, часом, не в Северен ли направляешься?

– Скорее за Северен, чем в него, – сказал он. – Но и туда тоже.

– Я только что вспомнил, что мне нужно отправить письмо. Если я тебе его дам, возьмешься ли ты отнести его в один трактир?

Он медленно кивнул.

– Возьмусь, – сказал он. – При условии, что вам понадобится бумага и чернила…

Он улыбнулся и помахал папкой.

Я поморщился.

– Понадобится, лудильщик. Но сперва скажи, сколько ты с меня возьмешь за все, вместе взятое?

Он окинул взглядом разложенные товары.

– Соль с коробочкой – четыре бита. Нож – пятнадцать битов. Бумага, перья и чернила – восемнадцать битов. Огниво – три бита.

– И доставка письма, – добавил я.

– Срочная доставка! – с улыбкой уточнил лудильщик. – Причем даме, судя по вашему выражению лица.

Я кивнул.

– Так-так… – лудильщик потер подбородок. – Ну, в других обстоятельствах я бы заломил тридцать пять, мы бы с вами как следует поторговались и вы бы сбили цену до тридцати.

Цена была разумная, особенно учитывая, как нелегко добыть хорошую бумагу. И тем не менее это была треть тех денег, что дал мне маэр. И эти деньги нам потребуются на еду, на ночлег, на другие нужды…

Но не успел я что-нибудь ответить, как лудильщик продолжал:

– Однако я вижу, что для вас это слишком дорого. А смею заметить, плащ на вас на диво хороший. Я лично всегда рад сторговаться и оказать человеку услугу…

Я машинально плотней завернулся в свой красивый вишневый плащ.

– Может, я бы и согласился с ним расстаться, – сказал я. Мне даже не пришлось изображать сожаление – оно было неподдельным. – Но тогда ведь я останусь без плаща! А ну как дождь пойдет, что же я стану делать?

– Это не проблема! – сказал лудильщик. Он вытряхнул из мешка матерчатый сверток и показал его мне. Когда-то ткань была черной, но от времени и многочисленных стирок она вылиняла, сделавшись темно-зеленоватой.