Все произошло очень быстро. Раз-два-три… И вот уже катится по полу сгруппировавшееся человеческое тело, а покалеченная «галоша», завывая, как испорченный вентилятор, врезается в бесформенную черную тень…

Жахнуло неслабо и полыхнуло соответственно. Карлик зажмурился, спасая глаза. Мог бы не успеть, но автоматика костюма сработала оперативно – резко опустила забрало бронестекла с мгновенно потемневшим встроенным светофильтром. Эх, если б она так же реагировала, когда хозяину нож к горлу приставляют, цены бы тому костюму не было…

Эхо взрыва еще перекатывалось под крышей цеха, когда Цмыг приоткрыл один глаз, опасаясь увидеть что-нибудь неприятное, например маленьких зеленых человечков с большими внимательными глазами и острыми предметами в гибких лапках.

Но нет, ничего такого не было. Была лишь глубокая вмятина и большое черное пятно вокруг нее на боку дробилки, дымящаяся хвостовая часть «галоши», валяющаяся на боку, и русский ученый, который, слегка прихрамывая, шел к месту катастрофы, не обращая на Карлика ни малейшего внимания. Все они, яйцеголовые, такие. Ради науки мать родную в лабораторию сдадут для опытов…

Впрочем, Цмыг быстро одумался. Как ни крути, но, похоже, этот псих его только что спас. И Долг Жизни в Зоне первее любого другого долга. И наплевать, при каких обстоятельствах ты его на себя навесил. И если ты на этот Долг положишь с пробором, то Зона отомстит непременно. Причем, это уже не примета, а правило, подтверждать которое давно уже нет желающих…

В общем, поднялся Карлик и направился к Эдварду, который, присев на корточки, ковырялся в еще дымящихся более мелких фрагментах «галоши», образовавшихся после взрыва. М-да, теперь, если удастся выжить и добраться до Института, за турбоплатформу с него, лаборанта третьего класса, спросят по полной. Херцог его живьем на институтском дворе закопает. Сверху крест воткнет, противогаз повесит, а под противогазом табличку прибьет: «Здесь покоится осел, возомнивший себя опытным сталкером». И ведь прав будет Боров, на все сто процентов прав…

А Эдвард между тем уже поднимался на ноги, держа в руке какой-то предмет, похожий на электрический фонарь с затейливой рукоятью и широкой линзой. С аварийного отсека «галоши» что ли вывалилось? Но вроде нет в Институте таких фонарей, Цмыг запомнил бы…

И тут его осенило. Вернее, накрыло, будто во второе ухо прилетел удар, аж в голове зазвенело. Видел он в Институте рисунок, вернее, карандашный набросок, сделанный по памяти, так как никто не сообразил тогда щелкнуть фотоаппаратом. Много лет назад сталкер Стефан Норман по кличке Очкарик приволок ученым похожую штуку, заломив за нее несусветную цену, – по тем деньгам сто тысяч «зеленых» были как сейчас двести. Тогдашний директор, как следует не разобравшись, послал Очкарика куда подальше. В те времена Зону только начинали исследовать и каждый день что-то новое и интересное в Институт тащили, сбывая за гораздо меньшие деньги. Это потом очухались, но было поздно. Очкарик вместе со своей диковинкой в Зону ушел и больше не вернулся. Кстати, теперь понятно почему. Ждали его там, как пить дать ждали. И не конкуренты-сталкеры, а хозяева невиданного смертоносного устройства.

– «Смерть-лампа»… – прошептал Цмыг, невольно вздрогнув от звука собственного голоса, – настолько тихо было вокруг.

– Она самая, – произнес Эдвард, взвешивая в руке уникальный трофей. Рукав его костюма был разодран, на предплечье глубокая, кровоточащая царапина. Но ученый не чувствовал боли. Возможно, он ее вообще не чувствовал.