– Ну што, братцы, надо бы перекурить, – сказал он и повёл Красотку к ближним кустам.

Табак трещал, пальцы горели, и над самокрутками, как над спиртом, то и дело вспыхивало синее пламя. Вдруг Минька матерно разразился и стал вставать.

– Ты глянь, а мы тута не одни! – Он показал рукой через дорогу, и Кешка увидел, что к ним из снежной целины выбирается белый конь, осёдланный и в оголовье. Минька побежал, ухватил коня и за поводья вытянул его из глубокого снега на дорогу.

– С прибытком! – весело заорал он. Кешка стал осматривать коня и обомлел – это был арабчик полковника Розена под немецким седлом.

По прикидкам, до моста через Бобёр оставалось ещё вёрсты четыре. Канонада за спиной почти утихла. Они уже обсудили схватку во всех деталях и насмеялись до боли в скулах. У Оськина под седельной подушкой оказалась фляга с самогонкой, и они её пили, не слезая с сёдел.

– А вот я интересуюсь, братцы, нам за энто еройство чё дадуть?

Кешка сначала посмотрел на Миньку, потом оглянулся на Доброконя, тот пожал плечами. А действительно, за этот ночной короткий бой – «чё дадуть»? И он понял: «а ничё»!

– Надо было бы чё-нибудь прихватить, палетку, сумку али документы какие. А так скажут, мол, брешете, кто проверит? – ответил Кешка и подумал: «Надо было шишак, што ли, снять с этого немца, так весь в кровищи был, не снегом же его оттирать!»

По тому, как вдалеке росли кусты, было понятно, что Бобёр недалеко. По времени уже должно было светать, но темнота становилась всё гуще, как будто время шло не к рассвету, а к полуночи. Кешка глянул наверх и увидел, что с юга от Осовца на них находят низкие тучи и под тучами небо и земля слились.

– Наддай, братцы, метель идёт, а нам ещё вёрсты три.

Они пошли рысью, араб было тянулся за Красоткой на длинном поводе, но, как только ускорился шаг, поравнялся и шёл рядом. Кешка любовался белым как снег жеребцом.

Вдруг сзади задрожал воздух, и Кешке показалось, что земля из-за спины, оттуда, от Райгорода, пошла волной. Красотка затропотала и скакнула вправо, потом влево, чуть не срываясь с дороги. Кешка намотал повод и невольно стал вертеть головой: остальные лошади тоже нервничали, и тут на них на всех, и лошадей и всадников, сверху обрушился гром. Удар огромной силы придавил спины и плечи к лошадиным шеям. Все разом оглохли, и всё вокруг стало неузнаваемым. Дончак под Минькой пал на передние колени и стал валиться боком, Минька упал вместе с ним, но быстро вскочил. Араб взвился свечой и, если бы не длинный повод, уронил бы Красотку. Кешке показалось, что ему в уши давят острыми шилами и не отпускают. Голова давила на глаза, была готова взорваться изнутри, и он стал сползать с седла. Минькин дончак перестал храпеть. Доброконь ехал боком и еле держался в седле. Минька сидел на снегу рядом с упавшим дончаком и натягивал папаху на уши.

Земля под ногами перестала дрожать, и дорога и кусты вроде встали на место. Кешка затряс головой и стал оглядываться назад, туда, откуда они пришли. Однако там всё было спокойно и, похоже, тихо, но в ушах звенело, и он не понимал, где это – в его голове или кругом. Вдруг со стороны Осовца блеснула такая яркая вспышка, что Кешка увидел Оськина, стоявшего над своей лошадью и целившегося ей в голову из карабина, как будто бы тот был весь вырезан из чёрной бумаги так подробно и в таких деталях, что Кешка различил мушку на конце ствола. Кешка на секунду ослеп. И тут оттуда, где блеснула вспышка, ударил гром не хуже того, что прогремел сзади секунду назад. «Обстрел, большая пушка, видать!» Он отвязал повод араба и бросил его Оськину. Они поскакали в Гонёнзд.