– Аркадий Иванович, милейший, прочтите вот это! – сказал полковник и протянул Вяземскому телеграмму, однако тот всё же успел представить капитана Адельберга, и Розен сразу отвлёкся на гостя. Вяземский стал читать и их не слушал, а они говорили, точнее, Розен:

– Так вы на Юго-западный фронт? К Радко-Дмитриеву или к Алексей Алексеичу?

– Сначала к Радко-Дмитриеву, потом к Брусилову.

– Как кстати, любезнейший А… – Розен замялся.

– Александр Петрович.

– Александр Петрович! У меня два сына, один, младший, у Радко-Дмитриева, другой у Брусилова, Розен Константин – старший и Георгий – младший. Не откажете передать им от меня… я им сейчас напишу по записке.

Адельберг кивнул. Розен кинулся к столу и стал писать. Пока он писал, собрались офицеры. Розен, не отвлекаясь от своего дела, обратился к Вяземскому:

– Аркадий Иванович, голубчик, мне ещё три строчки, объявите господам офицерам приказ. – Он поднял руку, в которой держал ручку, с пера была готова упасть чернильная капля. – А я сейчас закончу, чтобы нам не держать нашего гостя…

Адельберг поклонился Розену и промолвил:

– Не беспокойтесь, господин полковник, я в любом случае дождусь.

Вяземский прочитал полученный телеграммой приказ о том, что полку надлежит срочно выдвинуться в направлении Белостока – там полк получит новую диспозицию; поток новобранцев, материального и конского пополнения штаб дивизии уже перевёл туда. После прочтения приказа в зале возникла пауза. Командиры эскадронов ждали того, что сейчас было самым необходимым, – пополнения. Первым высказался командир № 2-го эскадрона ротмистр фон Мекк:

– Я принял только… – он не договорил, офицеры все заговорили разом, и в зале возник шум. Розен оторвался от письма и поднял голову:

– Господа, это приказ, эшелоны для полка должны подать, – он посмотрел на часы, – через сорок минут, максимум час. Аркадий Иванович, прикажите трубить сбор.

Вяземский посмотрел на адъютанта.

Семён Евтеевич положил раскалённую добела полосу на наковальню, достал из сапога бебут, приладил его лезвием к полосе там, где полоса из белой становилась красной, и молотком ударил по лезвию; бебут разрезал полосу, Семён Евтеевич воткнул в наковальню два штыря, бебут засунул за сапог, полосу приладил между штырями и стал молотком подбивать один конец полосы, гнуть её, и на глазах полоса стала принимать форму подковы. Иннокентий смотрел.

– Ты пока отдохни, – сказал Семён Евтеевич. – Тут я сам.

Он ударял молотком по полосе, повёртывал её то так, то так, опять ударял-постукивал, взял щипцы и, пока подкова была горячей, вывернул и загнул у неё на концах шипы. В готовой подкове пробойником пробил восемь дыр для гвоздей и бросил остывать.

– А мне такого бебута сробишь? – тихо спросил Кешка.

– Сроблю, а што ж не сробить?

– А чё возьмёшь?

Семён Евтеевич положил инструмент, отпил из ковша воды и ответил:

– Я тут часами интересуюсь… – Он не успел договорить, в кузню вбежал младший сын хозяина и заорал:

– Лихо! – Он махал руками и дрожал.

– Што за лихо, што стряслось? – Семён Евтеевич плеснул из ковша на руки и стал вытирать о передник.

Следом вошёл хозяин.

– Там ваш… – сказал он и сделал замысловатое движение рукой вокруг шеи.

– Где? – Семён Евтеевич сорвался с места, и Иннокентий за ним. Они выскочили из кузни, хозяин завёл их в пустую конюшню, и они увидели, что седельник висит в петле. Семён Евтеевич подскочил, выдернул из сапога бебут и резанул им по сыромятному ремню, на котором висел седельник, тот стал падать, Иннокентий только успел перехватить его поперёк туловища.