Как оказалось, и в этом назначении был тайный подвох, суть которого я понял только тогда, когда прибыл в учебный центр Палдиски и вступил в штатную должность командира ЭВГ экипажа командира Кочетовского. Дело в том, что экипаж был сформирован и направлен в учебный центр еще в 1968 году. Офицеры и сверхсрочники-мичманы экипажа целый год до моего прихода в экипаж изучали устройство атомной лодки «667-А» проекта, работу ее общекорабельных систем, атомных реакторов, и всех других технических средств, включая штурманское, минно-торпедное, ракетное и радиотехническое вооружение, а также средства связи, средства индивидуальной и коллективной защиты и средства, обеспечивающие химическую и радиационную безопасность и живучесть корабля при повседневной деятельности и различных аварийных ситуациях. Каждые полгода офицеры экипажа сдавали установленные экзамены и зачеты, которые включались в зачетную ведомость, а после окончания учебы выдавался диплом об окончании специальных классов плавсостава. Когда я прибыл в экипаж, две трети экзаменов были уже сданы, и по ним не читалось лекций и не проводилось практических занятий. На вполне законных основаниях командир потребовал от меня за оставшиеся полгода до окончания учебы наверстать пропущенный год занятий методом самостоятельной подготовки. Если бы я этого не сделал, то не мог бы получить полноценный диплом об окончании специальных классов, а значит, был бы отчислен из экипажа Кочетовского. И совсем не ясно, зачислили бы меня в другой экипаж или оставили бы в учебном центре «подметать» кабинеты и готовить тренажеры для тренировок личного состава. Сразу же пришлось напрячь свои способности к обучению и работать на два фронта. Пришлось посещать плановые занятия, а после их завершения бегать по тем кафедрам и кабинетам, которые уже окончили свой курс, и самостоятельно изучать секретную документацию по пройденным темам. Как бы тяжело ни приходилось, но за полгода я сдал все зачеты и экзамены, которые были установлены и определены для напряженного обучения на период в полтора года и получил «корочки» об окончании спецкурсов плавсостава. Хорошо помню, что моего однокурсника Гены Костина в учебном центре не было. Он в это время был в Североморске, в распоряжении управления кадров Северного флота и ждал назначения. В те времена я посчитал этот эпизод чистой случайностью, но сейчас понял, что такая ситуация была заранее спланирована его отцом. Гена Костин, несмотря на все мое уважение к нему как веселому, общительному человеку и моему товарищу по училищу, имел слабые способности к обучению в области техники. Электроника, вычислительная техника и даже работа транзистора для него были неразгаданными тайнами и загадками природы. Он, несомненно, не смог бы закончить за шесть месяцев полный курс учебного центра. В то же время Гена Костин обладал феноменальными способностями дословно запоминать тексты и ход действия любого двухчасового художественного фильма. Однажды мы посмотрели с ним какую-то очень понравившуюся картину, и Гена Костин практически дословно повторил все диалоги героев фильма, чему я был несказанно удивлен. У него были колоссальные способности наизусть запоминать длинные тексты и диалоги и отображать эти диалоги в лицах.

Я думаю, отец Гены Костина допустил огромную ошибку, заставив своего сына закончить высшее инженерное военное училище. Из него получился бы талантливый и замечательный артист, но как военный инженер Гена Костин был пустым местом и никчемной личностью. В нашем экипаже он прослужил года три-четыре в должности командира ЭВГ. Он прекрасно понимал свою техническую никчемность и не стремился стать ни начальником РТС, ни помощником командира. Устройство подводной лодки он знал в объеме ее пассажира: умел пользоваться корабельным туалетом, который называется гальюном, бывал в четвертом отсеке и мог пользоваться курилкой, а также знал, где расположены обе корабельные кают-компании и его каюта для сна и отдыха. На выходах в море Костин вел трезвый образ жизни, но выдаваемое на обед сухое вино пил с великим удовольствием. В море спирта я ему никогда не давал, чтобы не подвергать соблазну пьянства, а на базе, по вечерам, Гена часто возвращался в казарму сильно выпивши – после посещения кафе или застолий с друзьями. Он не был женат, и потому квартиру ему никто никогда не выделял. Такую жизнь бездомных бедолаг вели все неженатые подводники гарнизона Гаджиево. При такой бездомности, даже если ты обычный малопьющий человек, постепенно станешь сильно пьющим, так как поужинать после семи часов вечера Гена мог только в кафе гарнизонного дома офицеров, а там ужинать без спиртного было не принято. Надо заметить, что таких «блатных» офицеров, которые стали подводниками не по своей воле и желанию, а по желанию своих родителей или высокопоставленных покровителей, было не менее 50 %. Лишь единицы из них были полными техническими ничтожествами, а большинство были вполне грамотными офицерами и легко справлялись с обязанностями по первичным инженерным должностям командиров групп, но все они были «временщиками», которые не любили подводную лодку и изыскивали малейшую возможность, чтобы облегчить свою жизнь и меньше бывать в прочном корпусе подводной лодки. Им надо было набрать хотя бы трехлетний лодочный стаж для офицерской анкеты, а дальше их покровители переводили таких «блатных» офицеров на «теплые» места в научно-исследовательские институты Министерства обороны или в военные приемки оборонных заводов промышленности, где их никто уже не мог «сковырнуть» с командных постов, так как они имели «опыт» службы на атомных подводных лодках. Такие «временщики» отбывали время службы на атомных лодках как тяжелое, но неизбежное наказание. Все они как правило были холостяками, но даже и женатому офицеру на первичной должности командира группы первые три-четыре года отдельную квартиру не предоставляли. В гарнизоне была гостиница, где жили представители промышленности, но выделялись ли там места для корабельных офицеров, я не помню. Если говорить о себе, то по прибытии в гарнизон Гаджиево и оставаясь без семьи, я всегда жил в казарме.