Когда глубокой ночью после танцев, в поисках яблок мы набрели на пасеку, я и убедил своих городских товарищей, что ночью пчелы не кусаются. Если сильно стряхнуть спящих пчел из сотовой рамки и быстро отбежать в сторону, то пчелы не успеют среагировать и покусать нас, а мы насладимся сотовым медом. Вынув три или четыре рамки из улья, мы покинули пасеку и, поровну разделив добычу, довольные вернулись в свой сарай на ночлег. Утром мы, как всегда, отправились убирать колхозный урожай. Не помню, занималась ли местная милиция расследованием этого преступления. Раз было заявление, то, наверное, занималась, но поиск вела среди местных хулиганов, которых тоже было достаточно большое количество, а нас не трогали. Скоро мы закончили работу в колхозе, и нас отвезли в Котовск. Здесь мы продолжили студенческие занятия на втором курсе, забыв об этом происшествии. Участковый милиционер Чуриков из Сабурова, по месту моего прежнего жительства, приехал на своем потрепанном и допотопном милицейском «УАЗе» в Котовск, отыскал меня в техникуме, вызвал в кабинет к директору Кривошеину и предложил написать чистосердечное признание, как я организовал уничтожение улья и кражу меда на частной пасеке у колхозника в Инжавинском районе, где мы оказывали помощь в уборке колхозного урожая. Для меня это было полным шоком. Шоком было не то, что милиция «вычислила» причастность студенческой группы к краже меда, а то, как, каким образом участковый Чуриков из Никифоровского района оказался привязан к поиску преступления, совершенного не в его районе. Мало того, он еще и прибыл лично в техникум Котовска, чтобы произвести мой допрос и снять с меня показания. Раньше ведь не было Интернета, а телефонная связь на уровне районов осуществлялась ручной коммутацией, да и никто не мог приказать одному из участковых милиционеров раскрывать преступление, совершенное не на его «земле», а в другом районе области. Значит, участковому Чурикову поступил звонок о возможной причастности бывшего жителя Сабурова к преступлению, а дальше он действовал по собственной инициативе. Пока заканчивал Сабуро-Покровскую десятилетку, а затем поступал в техникум, я не числился в хулиганах, и Чуриков никогда меня не задерживал и даже не проводил со мной профилактической беседы.

Вот таков был этот участковый Чуриков. Для меня история моего ареста и посадки в Никифоровскую КПЗ имела мистический смысл и явилась коренным переломом моей судьбы, причем не в худшем, а в лучшем направлении. Об этом я расскажу чуть позже, когда перейду к изложению фактов своей биографии, а сейчас давайте вернемся к «бабушке Параше Зуде» и ее неудачливым грабителям.

Ограбление со связыванием бабушки ради 70–80 килограммов свиного мяса казалось дерзким и непонятным. Многие не верили или самой бабушке Параше, или тому факту, что это могли сделать местные жители. Но бабушка хорошо запомнила скрюченные пальцы Мишки «Краба» и дала на этом основании неопровержимую «наводку» участковому Чурикову. Он приехал на место преступления со следователем и со служебной собакой. Она взяла след и скоро обнаружила два мешка мяса, закопанные в землю на огороде Мишки «Краба». В доме были найдены и неопровержимые улики в виде обуви, размер которой совпадал с размерами отпечатков, оставленных грабителями на месте преступления. Мишку и Кольку забрали и посадили в тюрьму. Мишку признали организатором и приговорили его по суду к четырем годам тюремного заключения, а Кольке дали только один год как помощнику. Видимо, по инвалидности и непригодности к работе Мишку через год, практически вслед за Колькой, досрочно выпустили, но оба они стали для местных подростков таинственными и загадочными людьми из другого, уголовного мира. От него я впервые услышал, что в тюрьмах есть блатные авторитеты, которые не работают. Впервые услышал, что есть такое наркотическое средство, как морфий, которым крутые уголовники делают сами себе укол и получают «кайф», не сравнимый ни с каким алкогольным опьянением. В то же время его разглагольствования об опыте тюремной жизни, о связях с уголовниками не могли поднять его личный авторитет в моих глазах. Кража у старого и беззащитного человека заготовленного на зиму мяса, а потом еще и связывание этого беззащитного человека, которые можно было объяснить только воровской жадностью, казались мне циничными и мерзкими поступками, недостойными нормального человека. В конце концов, кроме цинизма и мерзости, это ограбление «века» казалось мне безрассудной тупостью. Уважать такого человека или считать его лидером и авторитетом ни я, ни мои сверстники не могли, но послушать тюремные байки Мишки «Краба» мы приходили.