– Штурман, зигзаг!

– Есть зигзаг!

– Кхаботри цур! – восхищается (наверное) Маша

– Маш! – мягко укоряет ее Лена, – но красиво, да.

Внизу просто пустыня, но низкое солнце превращает ее песок в золотой. Он переливается красками от тускло-оранжевого до густо-багрового, чередуясь с полосами яркой желтизны там, где падают рассеченные выветрившимися скалами косые лучи заката. Шикарное зрелище, но дорога здесь почти не видна. Ее давно поглотил песок, оставив только редкую цепочку столбов с оборванными проводами. Пока солнце окончательно не село, сколько-то пройдем над ними, направление верное.

– Наелась, Маш?

– Угу, псибмам!

– Отнеси Насте тарелку, пожалуйста. И чаю я сейчас ей налью…

– Как она? – спросил я у Лены.

– Переживает. Выходить не хочет. Очень расстроена, бедная девочка.

Лена как-то естественно взяла шефство над моей приемной дочерью. Настя, едва не угробившая целый мир, в этом нуждается. Она не виновата, разумеется, но поди объясни это подростку. Я пытаюсь. Вчера весь вечер просидел в ее каюте, разговаривали о всяком. Но глупо рассчитывать, что полученные психотравмы вот так возьмут, и рассосутся. Досталось ей, как мало кому достается. Надеюсь, в Школе корректоров ей станет легче, там все такие – синеглазые Разрушители, из которых пытаются воспитать Хранителей. Иногда даже успешно.

Солнце над пустыней село окончательно, на срез упала ночь, последние следы дороги растворились в фиолетовых тенях.

– Штурман, выход!

– Есть выход!

– Подлетаем? – а вот и рыжая моя соблазнительница проснулась.

Выглядит прекрасно, ведет себя как ни в чем ни бывало. Она такая.

– Последний переход, Ольга Павловна – поясняет Иван, – полчаса – и выйдем в Центре.

– Тогда я успею попить кофе.

Иван с ней подчеркнуто корректен, по имени-отчеству. Привык в Коммуне. Но не доверяет и опасается. Правильно, наверное, делает. Это я балбес бесхарактерный, всю жизнь бабы мной крутят как хотят.

Капитан несколько раз щелкнул клавишей селектора.

– Да проснулся я, проснулся, – недовольно ответил Зеленый, – чего там?

– Один переход остался, ты просил разбудить.

– Хорошо, спасибо.

Центр Мира – как пафосно называют это место, – сверху выглядит очень странно. Я прожил тут три месяца, но даже не предполагал, что он похож на леденец. Такой, знаете, спиральный леденец, где узкие треугольные сектора закручены вокруг центра. Снизу это не разглядеть.

– Не вижу следов штурма, – сказал Зеленый, – я-то думал тут война и немцы. Паника, дым, пожары, мародерство, партизаны…

Город действительно цел. Ни дымка, ни развалины. Сверху видно, что население не прячется и не бежит, а наоборот – кучкуется на главной площади. Там уже собралась приличная толпа, окружившая механизм мораториума. С импровизированной трибуны перед ней кто-то выступает. Дирижабль поплыл туда, неспешно подрабатывая винтами. Когда наша овальная тень легла на землю, лица повернулись вверх.

– Машине стоп, – скомандовал капитан, – прибыли.

Выяснилось, что никто, собственно, на Центр и не нападал. Хотя пугали нас не зря – как только кто-то повредил мораториум, над городом появились летающие платформы Комспаса. Две больших, боевых и одна маленькая, двухвинтовая, без оружия. Она села прямо тут, на площади и ее пилот, весь в высокотехнологичной кирасе и глухом шлеме, дождавшись прихода иерарахов Церкви, озвучил ультиматум.

Комспас требовал выдать Искупителя.

То, что Искупителя у Церкви нет, и что он, возможно, вообще еще не родился, их не волнует. Они готовы принять его младенцем, или в животе матери, а в то, что Церковь не знает, кто это, они не верят. Зато предупредили, что абы какого ребенка им подсунуть не выйдет. Есть, мол, способы проверить.