Трещат небеса, и льется дождь. Сплошным потоком. Даже хуже, чем на острове Лерос, с его пропитанной дождем и морем землей. Люси Фишер что-то сказала, но ее голос скрыт за завесой воды. Она произносит: «Враг» – и хмуро смотрит на меня, на белом лице проступает румянец.

– Простите? – говорю я.

– Я сказала: мы здесь, чтобы помочь вам.

– Я услышал слово «враг».

Люси Фишер распрямляет плечи и поджимает губы, потом смотрит на Афру. Заметив на лице женщины вспышку гнева, я понимаю, о чем говорил марокканец. Однако злится она не на меня, даже не видит меня толком.

– Я всего лишь сказала, что я вам не враг.

В голосе женщины звучат виноватые нотки. Ей не следовало говорить этого, просто сорвалось с языка – я вижу, как она нервно теребит прядь. Ее слова висят в воздухе, даже когда она собирает вещи или говорит с женой, которая в ответ лишь кивает.

– Надеюсь, вы в порядке, мистер Ибрагим, – произносит перед выходом Люси Фишер.

Хотел бы я знать, кто же мой враг.

Позже я выхожу в забетонированный дворик и сажусь на стул под деревом. Вспоминаю гудение пчел, дарующее умиротворение, чуть ли не слышу аромат меда, цветков лимонного дерева и аниса, но их затмевает густой запах пепла.

Раздается жужжание. Не коллективное, как от тысяч пчел на пасеке, а одиночный звук. На земле у моей ноги лежит одна. Присмотревшись, понимаю, что у нее нет крыльев. Я протягиваю руку, позволяя ей заползти на палец, оттуда на ладонь. Она пухлая и мохнатая, с мягким тельцем, покрытым широкими желто-черными полосами, и с длинным жалом. Теперь она ползет по моему запястью. Я уношу ее с собой и сажусь в кресло, наблюдая, как насекомое устраивается на моей ладони и готовится ко сну. Хозяйка приносит в гостиную чай с молоком. Сегодня довольно людно. Женщины легли спать, только одна осталась здесь и что-то шепчет на фарси сидящему рядом мужчине. Хиджаб слегка прикрывает ее голову, – похоже, эта женщина из Афганистана.

Марокканец пьет чай большими глотками и причмокивает, будто ничего вкуснее в жизни не пробовал. Время от времени он проверяет телефон, затем закрывает книгу и похлопывает по ней, как по голове ребенка.

– Что это у тебя в ладони? – спрашивает он.

Я вытягиваю руку, показывая пчелу.

– У нее нет крыльев, – говорю я. – Подозреваю, что это вирус деформации крыльев.

– Знаешь что, – произносит он, – в Марокко проходит медовая дорога. Люди приезжают со всего света, чтобы попробовать наш мед. В Агадире есть водопады, горы и множество цветов – это привлекает людей и пчел. Интересно, что за пчелы здесь, в Великобритании. – Он приближает лицо к насекомому, рассматривая, затем поднимает руку, словно собирается его пощекотать, как крошечную собачку, но останавливается. – Ужалит?

– Может.

Марокканец опускает руку на колени:

– Что будешь с ней делать?

– Я мало что могу. Отнесу обратно на улицу. Она долго не проживет: из-за отсутствия крыльев ее выгнали из колонии.

Марокканец выглядывает сквозь стеклянные двери во двор. Тот представляет собой небольшой квадрат, вымощенный плиткой, а по центру растет одинокая вишня.

Встаю и прислоняюсь лбом к стеклу. Сейчас девять часов вечера, солнце понемногу спускается за горизонт. На фоне пылающего неба чернеет высокий силуэт дерева.

– Пока еще безоблачно, – говорю я, – но через три минуты пойдет дождь. Пчелы в дождь не вылетают. Никогда не станут этого делать, а здесь почти все время льет.

– А вдруг английские пчелы другие, – говорит марокканец.

Я поворачиваюсь к нему, и он снова улыбается. Наверное, потешается надо мной. Мне это не нравится.