Всю следующую неделю светило теплое солнце, а Лизетта томилась в четырех стенах, проходя ускоренный курс связного дела. Когда дошло до практической работы, она превратилась в губку, жадно впитывающую всю информацию, которую обрушивали на нее в немыслимом количестве. Приятно было получить хоть какую-то передышку от физической подготовки, но главное испытание ждало впереди: прыжки с парашютом. Лизетте предстояло идти первой из группы, и у нее возникло впечатление, что руководство очень торопится впихнуть в нее побольше всевозможных умений. Неужели они уже задумали для нее какое-то задание?

Курсы по прыжкам с парашютом она проходила в Дархэм-хауз в Чешире. Там в распоряжении учеников находилось все возможное снаряжение для того, чтобы выброситься из самолета глухой ночью и целыми и невредимыми приземлиться на землю – причем вне зависимости от погодных условий. Закаленным предыдущими тренировками будущим шпионам показывали, как правильно падать и перекатываться. В помощь обучающимся выдавали набор всевозможных веревок и канатов, на которых можно было отрабатывать технику. Лизетте казалось, что один из наставников, подполковник авиации, считал, что она так толком и не овладела всеми премудростями. Однако это лишь побудило ее вызваться прыгать первой. Именно такой энтузиазм и жажда доказать подполковнику, как он ошибается, и привели к тому, что она растянула ногу. Но хотя Лизетта морщилась от боли, никто кругом не догадывался, до какой степени ей больно. Туго перетянув ногу, она, не моргнув и глазом, прыгнула еще три раза с самолета и последний, на зачет, с воздушного шара, ночью.

Камнем падая сквозь мрак и дожидаясь, когда же откроется парашют, Лизетта представляла себе, что родители рядом с ней. Она почти слышала, как отец по-немецки подбадривает ее. Мягкое, профессорское поведение, то, как страстно он обожал ее хрупкую, похожую на задорного эльфа маму-парижанку, любовь к искусству, истории, языкам разительно отличали отца от типичного шумливого, накачанного пивом грубияна-немца.

Если Максимиллиан был сама чувствительность, то мать Лизетты, Сильвия, олицетворяла смех и радость жизни. Лизетте всегда казалось, что тихий и серьезный отец черпает жизнь из яркого пламени жены. Именно она сидела за рулем в тот вечер, когда они разбились. Должно быть, в тот раз, совершая прощальную поездку по любимой Франции, они слегка переусердствовали с шампанским. Впрочем, Лизетта была рада тому, что они умерли вместе. Они не могли существовать друг без друга. Ее родители любили, любили по-настоящему, и Лизетта горько жалела, что больше не видит, как они вместе смеются, ласково друг друга поддразнивают, нежно касаются – не видит всех этих трогательных знаков привязанности: мимолетных улыбок из другого конца комнаты, кратких прикосновений руки к плечу, манеры отца обнимать маму, когда та хлопотала на кухне… Лизетта тосковала по тем временам, когда жила в коконе этой любви.

Тем временем вся группа начинающих шпионов отправилась на курсы радиодела и передачи сообщений, а Лизетту оставили для дополнительных занятий по ночным прыжкам. Водоворот активности не стихал. Одной из самых важных частей обучения стали занятия по соблюдению личной безопасности и секретности в повседневной жизни. Лизетта целую неделю училась тому, как жить в густонаселенном квартале, где полным-полно любопытных глаз и ушей, – но при этом исчезнуть, раствориться в нем. На занятиях обсуждали и репетировали буквально все, от того, как разговаривать, до того, как одеваться и как часто ходить за покупками. Основная идея состояла в том, чтобы как можно быстрее стать в таком месте своей, обычной, такой, как все.