Она была меньше, легче и гибче деревенских детей, с которыми ввязывалась в драки. Они насмехались и издевались, задирали и пакостили. Тай осваивала хитрость, поняв, что силой их не одолеть. Стиснув зубы, роняя из рук палку от усталости, раз за разом разбивала лоб и на собственных ошибках училась искать слабые места, а после еще и пользоваться ими. Мелек, ребенок старейшины Огия, сурового дяденьки с тяжелым взглядом и еще более тяжелой рукой, из всех ребят казался самым приятным и не столь злобным. Тай множество раз ловила себя на мысли, что хотела бы не валяться с ним в грязи, пытаясь оторвать его руки от своей шеи, а посидеть на берегу запруды, за полосой деревьев, и просто помолчать. Поговорить. Чтобы он приобнял за плечи так же, как делал это с Йеной. У него в глазах среди болот прятались коричневые точечки; Тай разглядела их, когда Мелек набросился и свалил их двоих на землю, а пока заглядывалась, он разбил ей нос. После извинился, смущенно как-то, и глянул на Йену, хмурящую брови. Сестра долго потом отворачивалась от Мелека, сердясь за брата, а сам Мелек пытался исправиться, в итоге их бои с Тай стали походить больше на тренировки, а не на избиения.

Однако это не изменило того факта, что Тай была для всех мальчишкой. Недоразумением, бледной тенью сестры.

Они были одинаковы. Те же глаза, прозрачные, как небо, тот же удлиненный овал лица, один цвет волос, схожая плавность движений, из-за которой Йеной восхищались, а Тай гоняли с большим усердием, полагая, что мальчику негоже расти таким тщедушным, готовым свалиться от любого тычка. И цветами восхищаться зазорно, как и млеть от пения птиц.

И Тай старалась. Веря, что должна достичь уровня Мелека, пряча желание остаться в доме с сестрой и поиграть в ее игры, она через силу плелась к ораве мальчишек, с которыми занимался кузнец, и там постигала науку бить и быть битой, получала новые синяки и старалась не реветь прилюдно. Только выше задирала нос, который все пытался разбить сын кузнеца, приговаривая, что мужик должен на себе познать, что такое перебитые кости. И что несколько шрамов только исправят излишнюю красоту, больше подходящую девице.

Бабушка строго запретила обнажаться перед кем-либо и смотреть, как делают это другие, с пеленок внушая, что она имеет изъян, который оттолкнет от нее всех. Мылась Тай отдельно, ни разу не участвовала в мальчишеских заплывах в запруде и прилюдно не раздевалась, как бы ни было жарко. Бабушка, молча наблюдая за драками и, казалось, даже одобряя их, за одеждой следила так строго, что Тай верила, будто старая Таната обращается в муху и летает за ней. К тому же и слухи ходили, что умеет она кое-что.

Тай боялась. И слушалась. Не жаловалась никому, да и жалеть ее никто бы не стал, кроме Йены. Но расстраивать сестру не хотела, к тому же знала, что участия Йены хватит в лучшем случае до вечера; память у нее была коротка. О том, чтобы искать сочувствия у матери, и не помышляла – Мела была странной. Не такой, как другие родительницы, ругающие и тут же ласкающие, одной рукой обнимающие, другой треплющие уши за провинности. Мела была… Мелой, очаровательной, беспечной и вечно где-то пропадающей. Тай даже мамой ее называла через силу, как и Йена. Воспитанием детей занималась исключительно бабушка.

Когда становилось совсем невмоготу, Тай выпрашивала у бабушки позволения собрать мяту и уходила с корзиной к ручью, питавшему запруду. Чистый и прозрачный, как слеза, он пробирался через камни, просачивался из-под земли, а берега его заросли мятой и малиной. Там, сидя на камнях, Тай смотрела на высоченные скалы, отливающие красным, и представляла, что за ними.