Честное слово, я услышала протяжный женский вздох и сразу после него появилась на столе огромная бутыль с мутноватой жидкостью.

Мои брови удивлённо приподнялись.

– Брага что ли? – хохотнула я.

– Какая брага? – возмутился кот. Схватил бутыль так легко, словно она ничего не весила. Разлил по рюмкам и поставил одну передо мной. – Пробуй, Марья. Сейчас!

Я бы конечно вино предпочла. Или шампанское. Или водочку. Но бражку пить? Но не хотелось котика обижать.

Покривив губами, сделала первый глоток. Причмокнула.

Удивлённо уставилась на Баюна, потом на берёзовицу и, распробовав вкус, с удовольствием осушила рюмку. Великолепный напиток оказался чуть терпким, но с фруктовым мягким вкусом, чистым, светлым. Так могу описать это восхитительное творение.

– Сок наших берёз самый вкусный, Марья, – произнёс кот. – Но мало-у осталось запасов. Как королевство захирело, так всё стало горьким, печальным, невкусным.

– Исправим, – пообещала я.

И прежде чем приступить к трапезе, погладила скатерть и проговорила:

– Матушка скатёрушка, благодарю за угощенья. Всё такое красивое, аппетитное. А пахнет как!

– Вот и ешь скорее, а то остынет всё-у, – прокомментировал Баюн.

Лапами ухватил жареного гуся и с треском разорвал его пополам. Одну половину забрала себе и впился в мясо острыми зубами.

Скатерть же пощекотала мои руки волшебной бахромой и на уровне чувств и эмоций я будто улыбку её уловила.

Материнскую такую, тёплую. Родную.

Словно и правда матушка родненькая подошла, обняла, погладила меня по плечу и мягко прошептала на ухо: «Кушай, доченька. Для тебя старалась».

* * *

Ох, думала ли я, гадала, что лёгкая на вкус берёзовица окажется столь коварной?

Просидели мы с котом до самого вечера. Ели, пили. Пили, ели. Короче, пистец, как мы оба окосели.

И вот, икая, иногда ковыряясь в зубах тонкой рыбьей костью, Баюн у меня спросил:

– Ну-у? Какие планы, мать?

Оторвала морду от тарелки. К щеке прилип укроп. Икнула и едва шевеля языком, выдала:

– Если ты, ик… о ближайшем будущем, то планы лечь спать. Меня… ик… вырубает. Накрыло не по-детски. Берёзовица сильна-а-а. А если в масштабах королев… ик… ства, то такую роскошь спасать надо. Нельзя, чтобы всё сгинуло, ик!

– Вот-вот! – помахал кот рыбьей костью, словно это посох волшебный. – А это ты только отобедала. Ик! А уже восхитилась. Считай, не видела ты ещё ничего-у. Вот с утреца к молочной речке сходишь, обряд пройдёшь и всё-у, пробудится королевство наше. Заживё-о-у-м!

Я хмыкнула и пьяно напомнила коту:

– Ты ещё про какой-то булыжник вещал. К которому после речки меня отведёшь.

– Дурья ты башка, мя-а-ур! Не булыжник это! Я отведу тебя к сердцу мира – славному камню, что Бел-горюч зовётся, – проворчал Баюн.

Пожала плечами. Потом широко зевнула, прикрыла рот ладошкой. После сказала:

– Хорошо, как скажешь. Горюч, так горюч. Ик! Бел, так бел. Ик! Главное сейчас голову на подушечку притулить. Вот была бы мне радость.

Кот длинно вздохнул, но комментировать мои слова о заветном камне не стал. Махнул лапкой и проговорил:

– Ла-а-удно, отдыхай. У нас сложный день выдался. Сил много потратили. Я думал после обеда тебя к речке сводить, но больно мы много выпили и засиделись так душевно. Сам не рассчитал, но ведь вкусно было-у.

Он тяжело и грузно поднялся с места. Погладил округлившееся от обильного возлияния пузико и сказал:

– Идём, отведу до комнат твоих временных.

Я кивнула. Лицо ладонями растёрла, пытаясь немного себя в чувство привести. Укроп с лица отлепила. Потом погладила чудесную скатерть.

– Скатёрушка. Лапушка. Матушка, спасибо тебе за все угощения, – поблагодарила я самобраную скатерть. – Так вкусно меня никогда не кормили и не поили. Ты – волшебница.