«Вот оно, – поняла Урсула, – дурное предчувствие меня не обмануло».
Ауэрхан откинулся на спинку стула.
– Первое: верность – вот главная добродетель. Дом – единое целое, а Кристоф Вагнер – его сердце, поэтому мы все действуем в его интересах. Второе: что бы ни произошло в стенах усадьбы, это остается там и только там, если я или Кристоф Вагнер не велели иного. Третье: любой из слуг может покинуть дом, когда захочет, но в этом случае лишается всех привилегий, что получил ранее. Чтобы сохранить их, вы должны дождаться конца срока службы.
Урсула перебрала в уме все правила, и ни одно ее не напугало. Если работа здесь даст ей возможность собрать себе приданое и помочь семье, о большем она и мечтать не могла.
– Мне все ясно, – ответила она.
– Славно. А теперь позвольте я угощу вас кренделем.
Когда они ехали обратно, Урсула заметила, что над городскими воротами кто-то вырезал уродливого мальчика с круглой приплюснутой головой. Щиколотку одной ноги он закинул на колено другой, а руками ковырялся в пятке. «Извлекающий шип», как пояснил Ауэрхан. Это изображение призвано было напоминать тем, кто покидает город, что в каждом из нас сидит жало первородного греха.
– Своего рода предостережение путникам, – добавил он, направляя сани в ночную темноту, которую рассеивал лишь слабый свет подвесного фонаря. – Тропа греха всегда стелется под ноги.
Глава 6
Урсула сызмальства тянулась к красивым вещам. Она никогда не упускала возможности поглазеть на городских модниц, что выходили из карет, опираясь на крепкую мужскую руку. Жадно изучала каждую складку их кружевных воротников, каждую жемчужинку на носках туфель, каждый драгоценный камешек на крестах, украшающих их лифы… Одно время она мечтала стать портнихой, но ей не хватало мастерства. Умение рождается в повторении – будучи дочерью палача, она крепко усвоила эту истину и была готова сутками напролет упражняться в шитье, чтобы только ее искусство заметила какая-нибудь знатная дама. Но какие тут упражнения, когда дома нет ничего дороже льна и грубой шерсти, да еще и сестры требуют внимания? Порой по ночам на нее накатывала тошнота от одной мысли, что завтра наступит утро. Она лежала под тонким одеялом, притворялась спящей и молилась Господу, чтобы он отсрочил рассвет и дал ей еще немного побыть одной.
«Иначе, – думала она, – однажды я возьму кухонный нож, которым матушка нарезает мясо, и воткну одной из этих проклятых девчонок в глаз. А потом убегу в лес. Если встречу разбойников, брошусь к их ногам и буду умолять взять меня с собой. Возьму новое имя, стану странствовать бок о бок с убийцами и подлецами и грабить кареты, в которых разъезжают эти напыщенные фрау в расшитых золотом платьях…»
Если Урсуле удавалось уйти в своих фантазиях совсем далеко, она представляла себя женой главаря разбойников – высокого статного мужчины без одного глаза, с жилистыми хваткими руками. Она в красках воображала, как эти руки срывают сверкающее ожерелье с шеи схваченной красотки. «Оно твое, – говорил в ее мечтах разбойник, – и все, что ты захочешь, будет твоим!»
Никогда и никому она не рассказывала, какие грезы преследуют ее по ночам. Но в то мгновение, когда Ауэрхан приложил изумрудный шелк к ее рукаву, Урсулу пронзило горячее смутное чувство, словно он каким-то образом знал, о чем она мечтает.
После поездки прошло несколько суток, и уже подходили к концу двенадцать рождественских ночей. Чтобы господин не решил, что взял в дом двух бесполезных лентяек, Урсула заставляла Агату подниматься затемно, чтобы сразу взяться за шитье. Света зимой отмерено мало, а работы им предстояло достаточно, так что лучше начинать как можно раньше. К их приходу в кухне всегда ждал сытный завтрак, но ни разу Урсула не заставала там Берту.